Меж тем, еще весной 1918 года – Эльза Каган уезжает за границу и выходит замуж за французского офицера Андре Триоле. Маяковский снимает комнату на Жуковской улице, в одном доме с Бриками. А Лиля наконец решается любить его.
«Только в 1918 году, проверив свое чувство к поэту, я могла с уверенностью сказать Брику о своей любви к Маяковскому. Мы все решили никогда не расставаться и пройти всю жизнь близкими друзьями, тесно связанными общими интересами, вкусами, делами», – пишет она.
Маяковский, Лиля и РОСТА
В сентябре 1920 года после второго лета на даче в Пушкине Брики и Маяковский переехали в Водопьяный переулок (дом № 3, квартира № 4), на углу Мясницкой, рядом с Главным почтамтом и Вхутемасом.
Маяковский нашел работу в новой столице, куда еще в марте 1918 года, спасаясь от немецкой интервенции, переехало советское правительство, да так там и осталось. Владимир Владимирович сотрудничает с Российским телеграфным агентством (РОСТА) – делает тексты и рисунки для «Окон сатиры». Работа ему очень нравится.
«Окна РОСТА – фантастическая вещь. Это обслуживание горстью художников, вручную, стопятидесятимиллионного народища.
Это телеграфные вести, моментально переделанные в плакат, это декреты, сейчас же распубликованные частушкой.
Эстрадный характер поэзии, „заборный“ характер – это не только отсутствие бумаги, это бешеный темп революции, за которым не могла угнаться печатная техника.
Это была новая форма, введенная непосредственно жизнью. Это огромные (постепенно перешедшие на размножение трафаретом) листы, развешиваемые по вокзалам, фронтовым агитпунктам, огромным витринам пустых магазинов.
Это те плакаты, которые перед боем смотрели красноармейцы, идущие в атаку, идущие не с молитвой, а с распевом частушек», – напишет он в 1927 году статье «Только не воспоминания…».
Лиля работает с ним бок о бок, раскрашивает его эскизы.
На лето они снимают дачу под Москвой в Пушкино. Живут все еще впроголодь. Лиля рассказывает: «Избушка на курьих ножках, почти без сада, но терраса выходила на большой луг, направо – полный грибов лес. Кругом ни домов, ни людей. Было голодно. Питались одними грибами. На закуску – маринованные грибы, суп грибной, иногда пирог из ржаной муки с грибной начинкой. На второе – вареные грибы, жарить было не на чем, масло в редкость. Каждый вечер садились на лавку перед домом смотреть закат. В следующее лето в Пушкине было написано „Солнце“».
Видимо, эти строчки:
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты,
а тут – не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Это и есть воспоминание о работе на РОСТА. И в финале:
Про то, про это говорю,
Что-де заела РОСТА,
А Солнце: «Ладно, не горюй,
Смотри на вещи просто!
Вот мне ты думаешь светить
Легко? Поди попробуй!
А вот идешь… взялось идти,
Идешь, и светишь в оба!»
С РОСТА связан и такой забавный эпизод, о котором вспоминает Лиля: «Работали беспрерывно… Мы вдвоем с Маяковским поздно оставались в помещении РОСТА, и к телефону подходил Маяковский.
Звонок:
– Кто у вас есть?
– Никого.
– Заведующий здесь?
– Нет.
– А кто его замещает?
– Никто.
– Значит, нет никого? Совсем?
– Совсем никого.
– Здорово!
– А кто говорит?
– Ленин.
Трубка повешена. Маяковский очень долго не мог опомниться».
Вместе за границей и порознь – в Москве
В 1922 году Лиля Юрьевна едет в Лондон, где уже несколько лет живет и работает ее мать. Осенью Маяковский и Осип Брик встречаются с Лилей и Эльзой в Берлине.
Маяковский участвует в открытии Выставки изобразительного искусства РСФСР в Galeria van Diernen, на которой экспонировалось десять его плакатов. Он выступает в кафе «Леон», на собрании Дома искусств встречается с Дягилевым и с Прокофьевым. Лиля вспоминает: «Немецкая марка тогда ничего не стоила, и мы с нашими деньгами неожиданно оказались богачами. Утром кофе пили у себя, а обедать и ужинать ходили в самый дорогой ресторан „Хорхер“, изысканно поесть и угостить товарищей, которые случайно оказывались в Берлине. Маяковский платил за всех, я стеснялась этого, мне казалось, что он похож на купца или мецената. Герр Хорхер и кельнер называли его „герр Маяковски“, старались всячески угодить богатому клиенту, и кельнер, не выказывая удивления, подавал ему на сладкое пять порций дыни или компота, которые дома в сытые, конечно, времена Маяковский привык есть в неограниченном количестве. В первый раз, когда мы пришли к Хорхеру и каждый заказал себе после обеда какой-нибудь десерт, Маяковский произнес: „Их фюнф порцьон мелоне и фюнф порцьон компот. Их бин эйн руссишер дихтер, бекант им руссишем ланд
[79], мне меньше нельзя“». В другой раз он сделал такой заказ: «Geben Sie ein Mittagessen mir und meinem Genius!»
[80] Лиля добавляет: «„Гениус“ произносил с украинским акцентом: Henius».
Но вообще Лиля поездкой разочарована. «Очень ждала его там. Мечтала, как мы будем вместе осматривать чудеса искусства и техники. Но посмотреть удалось мало. У Маяковского было несколько выступлений, а остальное время… Подвернулся карточный партнер, русский, и Маяковский дни и ночи сидел в номере гостиницы и играл с ним в покер. Выходил, чтобы заказать мне цветы…»
В ноябре Маяковский один на неделю отправляется в Париж, посещает мастерские художников Пикассо, Делоне, Брака, Леже, Барта, выставку «Осенний салон», парижские театры «Майоль», «Альгамбра», «Фоли бержер». Встречается со Стравинским, с режиссером Жаном Кокто, присутствует на похоронах Марселя Пруста и на заседании Палаты депутатов, осматривает аэродром Бурже и др.
В декабре после возвращения в Москву Маяковский выступает в Политехническом музее с докладом «Что делает Берлин?» и «Что делает Париж?». Зал набит битком, все билеты проданы. Лиле, по просьбе Маяковского, оставляют место, она с трудом попадает в зал, прорываясь через толпу тех, кому повезло меньше. И чем дальше слушает, тем больше удивляет ее то, что она слышит: «Под гром аплодисментов вышел Маяковский и начал рассказывать – с чужих слов. Сначала я слушала, недоумевая и огорчаясь. Потом стала прерывать его обидными, но, казалось мне, справедливыми замечаниями.
