* * *
3 марта. Президент АН СССР А. П. Александров информирует ЦК
КПСС о ведущейся в США кампании по привлечению международных организаций к празднованию 60-летия Сахарова, как делегация советских ученых препятствует этому.
13 марта. В Горьком, в поликлинике, происходит кража сумки Сахарова с рукописями и документами.
Сахаров:
17 марта. Делает заявление для печати и радио о краже сумки с документами.
Выступает (вместе с Е. Боннэр) в защиту вновь арестованного А. Марченко. Пишет статьи «Ответственность ученых», «Что должны сделать США и СССР, чтобы сохранить мир».
Апрель – июль. Отправляет в Москву телеграмму в связи с арестом Т. Осиповой. Выступает в защиту А. Болонкина. Отправляет письмо лауреату Нобелевской премии Л. Полингу с просьбой помочь Ивану и Сергею Ковалевым, Т. Осиповой. Отправляет письмо Л. Брежневу с просьбой о помиловании репрессированных Ю. Федорова и А. Мурженко. Дает заочное интервью агентству Франс Пресс. Пишет Л. Брежневу и коллегам (Капице, Кадомцеву, Велихову) по делу невестки Е. Алексеевой.
* * *
2 мая. Ю. Андропов информирует: «…пропагандистские центры Запада и антиобщественные элементы в СССР планируют проведение серии враждебных нашей стране акций, приурочиваемых к 60-летию академика Сахарова».
26 июня. Ю. Андропов информирует: высылка Сахарова позволила локализовать его враждебную деятельность, но он пытается ее продолжать при помощи Е. Г. Боннэр. «Комитетом госбезопасности осуществляются мероприятия по локализации антисоветской шумихи, основанной на провокационных заявлениях и документах Сахарова».
Сахаров:
«Как задним числом мне очевидно, КГБ продолжал охотиться за моей сумкой все последующие месяцы. К сожалению, я относился к этой опасности слишком легкомысленно и очень многое имел в одном экземпляре (и тем самым – в одном месте). Через восемь с половиной месяцев КГБ добился своей цели, воспользовавшись моей неосторожностью при посещении поликлиники.
Удар КГБ был чрезвычайной силы. Пропало множество моих записей как общественного, так и чисто научного характера, множество документов, писем ко мне и копии моих писем (так же как копии Люсиных писем детям), три толстых тетради моего дневника за 14 месяцев и три таких же тетради – рукописи моих воспоминаний. Первая тетрадь воспоминаний пропала в ноябре 1978 года во время негласного обыска. Я затратил оба раза большой труд, как оказалось – в значительной степени впустую. Я сделал заявление по поводу пропажи сумки, Люся потом привезла его в Москву, оно вызвало большой отклик во всем мире – КГБ вновь покрыл себя позором. Кража заставила меня существенно изменить многие планы, временно отставить в сторону некоторые задуманные научные работы. Необходимо было спешить с воспоминаниями, пока КГБ не вырвет их у меня из рук или не помешает их завершению иным способом. Если эти воспоминания оказались все же перед тобой, мой дорогой и уважаемый читатель (не из КГБ), это будет означать, что мои старания на этот раз оказались не напрасными.
Очень огорчила также меня (и Люсю) пропажа дневников, в которых я записывал не только ежедневные события, но и пришедшие в голову мысли, впечатления от книг, включая научные, впечатления от кино, от разговоров и т. п. Там же были четыре статейки-эссе на литературно-философскую тему. Две – о стихотворениях Пушкина “Давно, усталый раб, замыслил я побег…” (первая строчка “Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит”) и “Три ключа”. Во второй статье я говорил и о стихотворении “Арион”, которое, по моему мнению, имеет внутренние связи со стихотворением “Три ключа” и важно как для понимания состояния души и творчества поэта, так и для меня самого, оказавшегося на Горьковской скале в то время, как многие мои друзья – в пучине вод. Я пытался потом восстановить эти статьи (объединив их вместе) в дневнике, но по второму разу, как это часто бывает, получилось хуже – суше и как-то механичней. Боюсь, что то же самое случится частично с воспоминаниями; буду стараться этого избежать. Две другие статьи: 1) об “Авессалом, Авессалом” Фолкнера и 2) о замечательной повести Чингиза Айтматова “И дольше века длится день” – я даже не пытался восстановить. Одну вещь из сумки гебисты вернули, верней подбросили. Когда я, потрясенный, вернулся из поликлиники, на столе лежало письмо, которое я собирался по дороге в поликлинику отправить в Институт научной информации (с просьбой о присылке оттисков научных статей). Видимо, они таким способом оставили “визитную карточку” (проникнув в запертую на ключ квартиру мимо милиционера), а может, попутно они хотели показать, что они не мешают моей научной работе. (Но это не так.) Кража сумки потрясла меня (тут были чувство досады на самого себя за неосторожность, горькое сожаление о пропавших, совсем невосполнимых письмах и документах и трудно или частично восстановимых рукописях, боль за потерю ценностей чисто личного характера и неприятный осадок от того, что в чужие и враждебные руки попали интимные письма и записки). Это потрясло Люсю тоже. Люся говорит, что я был в состоянии физического шока, буквально трясся. Это было действительно так. И все же мы не были сломлены, даже на какое-то время. Моя активность, может, даже возросла в эти дни (общественная; научную работу я был вынужден надолго отложить в сторону).
Люся приехала 14-го вечером. Я ее “огорошил” сообщением о краже еще на вокзале».
Елена Боннэр (из книги «Постскриптум» [28]): «На следующий день после того, как сумку украли в поликлинике (13 марта 1981 г.), Андрей встречал меня на вокзале; он был осунувшийся, как бывает в бессоннице, при тяжелой болезни и от долгой боли. Губы дрожали, и голос прерывался: “Люсенька, они ее украли”. Я сразу поняла: сумку, – но сказано было так, с такой острой болью, что я решила: это сейчас было, здесь, на вокзале. В другой раз, когда сумку украли из машины (11 октября 1982 г.), Андрей шел от нее мне навстречу. У него было лицо такое, как будто он только что узнал, что потерял кого-то близкого. Но проходило несколько дней – надо только, чтобы мы были вместе, – и он снова садился за стол. У Андрея есть талант, я называю его “главный талант”. Талант сделать все до конца.
Ну, а мне только оставалось развивать в себе талант “спасти”, и я развивала, видит Бог, старалась, чтобы “рукописи не горели”. Чтобы то, что пишет Андрей, не сгинуло в лубянских или подобных, но уже новых (Лубянка-то старая) подвалах».
БА:
В начале 1990-х ФСБ России официально известило Елену Боннэр, что в 1989 г. были сожжены 590 томов материалов «оперативной разработки», собранных на «Аскета» и «Лису», и что вернуть украденные рукописи Сахарова они не могут. Под кличкой «Аскет» проходил Андрей Дмитриевич Сахаров, «Лиса» – его жена Елена Георгиевна Боннэр.
Но вот Арсений Рогинский говорил мне, что в очень короткий период конца 1991 – начала 1992 г. (когда КГБ СССР уже перестало существовать, а ФСБ России еще не было образовано) архивы КГБ были открыты, и он знакомился с сохранившимися материалами оперативной разработки на «Аскета» и «Лису», а также на «Хамелеона» – Бориса Альтшулера. Он сказал тогда, что его поразило обилие указаний «следить за Хамелеоном» в те дни, когда Елена Боннэр приезжала из Горького в Москву.
