Неожиданная смерть
БА:
Есть телефонные звонки, которые не забудешь никогда.
Вечер 18 декабря 1986 г., звонок, друг Сахаровых Галина Евтушенко говорит веселым голосом: «Боря, хотите поговорить с Андреем Дмитриевичем?» Тут же набираю продиктованный ею горьковский номер и говорю с Сахаровым – после семи лет полной невозможности прямого контакта.
14 декабря 1989 г., 11 вечера, звонок, и Ефрем Янкелевич (зять Е. Г. Боннэр) сказал только: «Боря, скончался Андрей Дмитриевич». Это было через два часа после его смерти и через полчаса после того, как Елена Георгиевна обнаружила его лежащим в нижней квартире на полу. Еще через час мы с сыном приехали. В квартире было довольно много народа. Помимо своих, врачи скорой помощи, следователь прокуратуры, понятые, на лестничной площадке и в коридоре милиция. На кровати посреди комнаты лежал Андрей Дмитриевич. Около него на стуле – Елена Георгиевна. Невозможно об этом подробно говорить.
Елена Боннэр («Четыре даты. Воспоминания о его “Воспоминаниях”»
[150]):
«Это как наваждение. Никак не могу привыкнуть, что книга живет сама по себе. Стоит на полке. Лежит на столе. У нее немного загнулся верхний угол обложки, и я, проходя мимо, машинально прижимаю его ладонью, чтобы выровнять. Вздрагиваю, увидев, как кто-то деловито укладывает книгу в “дипломат”…
Шесть месяцев. Сто восемьдесят дней. Десять месяцев – триста дней. Скоро год…
Каждое утро возвращает к реальности, в которой Андрея нет, его несмятая подушка. Утром всего трудней заставить себя жить.
Днем приходит обыденность, Звонки, люди, дела. Вечер и ночь до 3–4-х теперь у меня самое светлое время суток – его бумаги, статьи, книги.
И “Воспоминания” – мы семь лет ждали выхода книги в свет. Почему так долго? Это уже другой детектив, на другой сцене – в США. Дети и Эд Клайн боялись, что выход книги может ухудшить наше положение, что мы станем жертвой какой-нибудь очередной провокации КГБ или других советских властей… Ругать их за это, когда мы вернулись? Они же волновались за нас. А у Андрея появилась возможность увидеть книгу целиком, разложить на столе. Он не мог отказаться от этого. Начал что-то править в русском тексте и в переводе. Окончательный перевод научных глав – авторизованный, он работал над ним в Нью-Йорке в феврале 1989 года. А предисловие к книге “Горький, Москва, далее везде” и эпилог к “Воспоминаниям” положил мне на стол утром 14 декабря 1989 года. Вот она – четвертая дата. Я прочла эти страницы, когда Андрея не стало. Последние слова обращены ко мне: “Жизнь продолжается. Мы вместе”. Это голос Андрея.
Жизнь продолжается. Мы вместе. Каждый раз, когда я беру книгу в руки, только прикасаюсь к ее обложке, меня пронизывает острая боль при мысли, что Андрей не увидел ее. Теперь я понимаю, какой это был невероятный труд. Столько раз писать книгу почти заново, годами балансируя между надеждой и неверием, что удастся закончить. И подвиг! Со всеми его человеческими терзаниями, отчаянием, усталостью, о которых я попыталась рассказать, и возвращением к работе. Еще один подвиг человека, который всегда и во всем был достоин своей судьбы.
Москва – Бостон, Июнь – декабрь 1990»
Эпилог
Последние часы Сахарова, о причине смерти, всенародное прощание. Сахаров о роли личности в истории, «Легко ли мне быть понятием?», религиозность Сахарова и Эйнштейна. Сахаров и наше непростое сегодня: монополизм в политике, в правоохранительной сфере, в экономике и главный урок Сахарова, о молодежи: «В народе всегда сохраняются нравственные силы», «Шабаш! – вдруг раздалось в вышине…»
Последние часы Сахарова, о причине смерти, всенародное прощание
БА (на «Сахаровских чтениях» в г. Горьком 27 января 1990 г., [6], с. 139–140):
«Вопрос: “Расскажите о последних часах Андрея Дмитриевича. Можно ли было его спасти?”
Последний день Андрея Дмитриевича… Начну с утра. Спал он накануне хорошо, перед сном они с Еленой Георгиевной читали вслух статью Селюнина, кажется, из “Нового мира”. Он вообще был бодр, хорошо себя чувствовал в последние дни. Очень был доволен призывом к политической забастовке, говорил, что сердитая реакция партаппарата – это то, что надо. Утром около полудня Елена Георгиевна отвезла его на заседание Межрегиональной группы. Там он выступил, потом долго не ехал домой, Елена Георгиевна начала беспокоиться. Оказывается, Ол-жас Сулейменов пригласил его в гостиницу “Москва”, в свой номер. Там у Сахарова брали интервью и снимали его работники студии “Ка-захфильм” – для фильма о Семипалатинском полигоне. Это были последние съемки в жизни Андрея Дмитриевича. Он, конечно, высказывался против продолжения испытаний в Семипалатинске.
Домой он приехал около восьми вечера. Поужинали втроем: он, Елена Георгиевна и Ефрем Янкелевич, который к этому времени уже две недели находился в Москве. Примерно без пяти девять сказал: “Ну, я пойду отдохну, в половине одиннадцатого меня разбуди”. О дальнейшем я расскажу со слов Елены Георгиевны, как она потом все восстановила: Андрей Дмитриевич отпер квартиру, вошел, закрыл дверь за собой, конечно не запирая (дверь он никогда не запирал, когда был дома). Войдя в темную квартиру, включил свет и прошел в дальний конец коридора, туда, где кладовка и мусоропровод. Прошел, чтобы выкинуть пакет с мусором. В руках у него даже были еще ключи, он еще их не положил на полку около двери. Не положил, а прямо пошел, хотел, наверно, сразу выкинуть пакет. Выкинул в мусоропровод пакет, повернулся и, выходя из кладовки, упал. Причем видно было, что он не грохнулся, никаких синяков, а медленно опустился. Она нашла его лежащим на боку. Так он лежал полтора часа, до половины одиннадцатого, когда, как он просил, Елена Георгиевна пришла его разбудить. Можно ли было его спасти? Нет, через полтора часа спасти было нельзя. Можно ли было в момент, когда он упал? Может быть, и можно, кто знает.
* * *
Патологоанатомическое исследование, которое должно было прояснить причину смерти Сахарова, было проведено в прозектуре Кремлевской больницы в Кунцево (4-е управление). Елена Георгиевна и физики ФИАНа (Е. С. Фрадкин, В. Я. Файнберг) попросили привлечь к исследованию легендарного Якова Львовича Рапопорта (1898–1996), известного также тем, что в 1953 году он был среди жертв дела о “врачах-убийцах”. Представители власти с готовностью согласились, поскольку высочайший профессиональный и нравственный авторитет Я. Л. Рапопорта исключал ожидаемые подозрения в необъективности исследования. Основной результат 6-часового исследования состоял в том, что не было обнаружено никаких причин естественной либо насильственной смерти. Не было инфаркта, инсульта и т. п., никаких травм. Вывод: Сахаров скончался от неожиданной остановки сердца на фоне хронической кардиомиопатии».
