В последний день суда, перед вынесением приговора, когда я стал громко настаивать, чтобы присутствующих друзей подсудимого пустили на суд, и стал протискиваться сквозь толпу, возникла потасовка, подобная той, которая происходила в Омске. Меня, а потом и других поволокли в стоящие рядом милицейские машины; я ударил кого-то из гебистов, один из гебистов очень сильно и профессионально ударил Люсю по шее, она ему ответила. При заталкивании в машину Люся уже по инерции нечаянно ударила начальника местного отделения милиции. Нас с Люсей вскоре отпустили, а потом вызвали повесткой в суд. Обвинение – хулиганские выкрики во время суда; штрафы: мне – 50, Люсе – 40 рублей. Во время суда Люся сказала:
– Сотрудника ГБ я ударила правильно и не раскаиваюсь. Начальника отделения (фамилия) я ударила зря, прошу его извинить меня.
Ее слова были полностью проигнорированы – за рукоприкладство нас судить тогда не собирались. В зале присутствовало много милиции: вероятно, они были довольны Люсиными словами. Двоих из задержанных одновременно с нами осудили на “15 суток”. Я чувствовал себя немного виноватым перед ними».
Из сборника «Власть и диссиденты. Из документов КГБ и ЦК КПСС» (Университет Джорджа Вашингтона (США), Московская Хельсинкская группа):
«Сов. секретно Экз. единственный Рабочая запись
ЗАСЕДАНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС 8 июня 1978 года
Председательствовал тов. БРЕЖНЕВ Л. И.
Присутствовали: тт. Андропов Ю. В., Гришин В. В., Громыко А. А., Кулаков Ф. Д., Пельше А. Я., Суслов М. А., Устинов Д. Ф., Демичев П. Н., Кузнецов В. В., Пономарев Б. Н., Соломенцев М. С., Черненко К. У., Долгих В. И., Рябов Я. П., Русаков К. В.
II. О Сахарове
БРЕЖНЕВ. На днях тов. Андропов Ю. В. информировал меня о том, что Сахаров все больше распоясывается, ведет себя просто по-хулигански. Дело дошло до того, что он вместе с женой вступил в драку с милиционером около здания суда, когда проходил процесс над Орловым. Причины нашего сверхтерпеливого отношения к Сахарову вам известны. Но всему есть предел. Оставлять его выходки без реакции нельзя. Было предложение о том, чтобы обсудить поведение Сахарова на президиуме Академии наук. Наверное, нужно это сделать. Члены Политбюро, кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК поддерживают это предложение».
Рассекреченные документы:
2 июня. А. Сахаров и Е. Боннэр вызваны в районное отделение милиции по поводу инцидента у здания суда в Люблино и оштрафованы.
8 июня. Заседание Политбюро ЦК КПСС.
По вопросу «О Сахарове» члены Политбюро, кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК поддержали предложение обсудить поведение Сахарова на Президиуме АН СССР.
19 июля. Сахаров вызван в Президиум АН СССР к ученому секретарю Скрябину для беседы в связи с инцидентом у здания суда в Люблино.
Сахаров:
«Через полтора месяца состоялись еще два суда, и опять одновременно и в разных местах (видимо, ГБ понравилась эта система “разделения” наших и без того малых сил). Это были процессы Александра Гинзбурга в Калуге и Анатолия Щаранского в Москве. Мы с Люсей то вместе, то по отдельности (я в Калуге, Люся в Москве) пытались быть на обоих судах (на улице, конечно). Суд над Аликом характеризовался широким использованием показаний полуполитических, полууголовных пользователей Фонда
[92](много таких пыталось к нему присосаться) и большой активностью нагнанной публики у здания суда (Люся думает, что это были рядовые советские граждане; я думаю, тут она ошибается). Много было провокационных разговоров, выкриков, скоморошества. Гинзбург был осужден на 8 лет лагерей особого режима. Два раза я ездил в Калугу с Владимовыми на их машине. Мне все больше нравилась эта семья.
Суд над Анатолием Щаранским привлек еще больше внимания. Толя Щаранский был обвинен в шпионаже – то был советский вариант дела Дрейфуса. Суть же дела сводилась к следующему. Щаранский и другие активисты еврейского движения за выезд в Израиль опрашивали некоторых евреев, которым было отказано в выезде под предлогом секретности, в то время как их учреждения не числились секретными. Эти данные были сообщены одному американскому корреспонденту, который и опубликовал их в своей газете. Ясно, что действия Щаранского не носили противозаконного характера. Показательно, что ни один из опрошенных Щаранским людей не был привлечен к ответственности за разглашение секретной информации. Вот вам и весь шпионаж.
Цель КГБ в этом процессе была крупная: запугать евреев, желающих эмигрировать, вбить клин между евреями и инакомыслящими. С Толей они, однако, просчитались. Он выдержал сильнейшее психологическое давление пятнадцати месяцев следствия (в полной изоляции, с многократными угрозами расстрела и обещаниями освобождения, если он покается), очень мужественно держал себя на суде, куда не пустили даже его мать (под предлогом, что она должна была выступать свидетелем, но отказалась).
Щаранский был приговорен к 13 годам заключения, из них 3 – в тюрьме. На приговор его мать опять не пустили. При этом гебисты, стоявшие у решетки, построенной при входе в переулочек, где был суд, всячески обманывали ее, обещали пустить, даже когда приговор уже читали. После приговора вышел брат Толи Леня. Ему удалось запомнить и записать по памяти последнее слово подсудимого. Он громко зачитал нам этот удивительный документ, проникнутый огромной эмоциональной силой. А потом все присутствовавшие, обнажив головы, запели израильский гимн. Пошел дождь. Люди продолжали петь и плакали, и слезы смешивались со стекающими по лицам каплями дождя. Я тоже пел и плакал вместе со всеми. В соседних домах отворились окна – люди слушали. Гебисты (их было очень много) не решались помешать. Горстка людей, стоявших у решетки, в этот трагический момент была сильнее всей огромной репрессивной машины государства – для многих уже не их Родины. После суда мать Толи, его брат и жена брата Рая пошли к нам. Они впервые были у нас, но внутренне уже были нам близки. Мы и потом часто общались в начавшиеся годы трудного тюремного и лагерного пути Толи».
БА:
Я тоже был тогда перед зданием суда над Толей Щаранским, хорошо помню этот великий момент, так ярко описанный Сахаровым, когда собравшиеся пели гимн Израиля. Помню и страшные лица сотрудников КГБ; такое впечатление, что для подобных мероприятий специально подбирают уголовного типа физиономии. Один из них сзади почти навалился на меня, дышал в затылок. Я, посмотрев в сторону, увидел, как другой делает ему знак ладошкой, мол, отстранись, держи дистанцию.
Щаранского обвиняли по статьям 64 УК РСФСР («Измена Родине») и 70 («Антисоветская агитация и пропаганда»), прокурор требовал смертной казни. К счастью, кампания «в защиту» приобрела такие масштабы, что были вовлечены даже французская и итальянская компартии – очень значимые для советского партийного руководства. Понимая эту значимость, я тогда написал два заявления: «О международной защите прав человека» и «Еврокоммунизм и права человека», где призывал еврокоммунистов заступиться за Орлова, Гинзбурга и Щаранского. Передавали их тогда по «вражеским голосам». Конечно, «евро-коммунистическое» направление защиты развивали тогда многие. И парижские или римские массовые демонстрации с красными флагами и транспарантами в защиту советских узников совести – это действительно было чувствительно для «красных» в Кремле.
