Таким образом, собирая по крупицам истину, строятся тщательно разработанные теории заговора. Но Драйберг стал исключительно редким советским успехом проникновения в левые политические круги Британии. Несмотря на все усилия разведслужб Советского Союза и его союзников по Варшавскому договору, число агентов влияния, которых можно было завербовать или контролировать посредством принуждения или подкупа, было ничтожно мало. Особенно когда политика, которую они должны были поддерживать, шла вразрез с общественным мнением большинства. Но Энглтон и его британские последователи воспринимали эту угрозу совершенно по-другому.
Теории заговора удается уничтожить с большим трудом. Отчасти их привлекательность заключается в том, что они удовлетворяют потребность каждого из нас в объяснении тревожных событий или перемен в нашей жизни, которых мы боимся и над которыми, как нам кажется, мы не властны. Вероятно, именно так Питер Райт из МИ-5 относился к падению глобального влияния постимперской Великобритании и, без сомнения, винил в этом международный коммунизм. А постоянные экономические проблемы страны виделись ему следствием наличия коммунистов в профсоюзах.
Природа современного конспирологического мышления: прецедент 11 сентября 2001 года
Из примеров, подобных вышеописанным, мы можем извлечь указания на обнаружение навязчивого мышления в наши дни. Конспирологический нарратив скорее всего соответствует ряду стереотипов и содержит общие мемы
[118]:
● Невозможно установить взаимосвязь фактов, кроме как посредством теории заговора.
● Для осуществления подобных действий требуется почти сверхчеловеческая власть.
● Заговор содержит в себе слишком много элементов, чтобы развиваться правильно.
● В заговор вовлечено большое количество людей, и все обязаны хранить тайну.
● Амбиции заговорщиков грандиозны (например, установление мирового господства).
● Факты и предположения смешиваются между собой до состояний полной неразличимости.
● Небольшие вероятные события раздуваются в большие маловероятные события.
● Незначительным событиям придается особо зловещее значение.
Создание и осуществление заговоров, нуждающихся в поддержке со стороны множества вовлеченных людей, потребовало бы работы на высочайших уровнях власти.
Обычно существует неоправданно большое количество сложных элементов, которые для реализации заговора должны работать правильно. Как мы знаем, в реальной жизни и в таких обстоятельствах что-то обычно идет не так, но это никогда не происходит с заговорами. Требование о все более сложных рассуждениях для объяснения противоположных доказательств является признаком того, что мы имеем дело с «конспирологической петлей».
Один из распространенных стереотипов – это мнение о том, что власти тайно позволяют подвергать общественность риску по причине собственных скрытых мотивов. Историческим примером может служить часто повторяемое утверждение о том, что расшифровка шифрограмм немецкой «Энигмы» подтвердила в 1940 году город Ковентри как цель немецкой бомбардировки, однако Черчилль позволил разрушить Ковентри, а не рискнул предупредить его население, – это могло бы выдать секрет дешифровок немецких сообщений службами Блетчли-парка
[119]. Согласно архивным исследованиям официального историка разведки Второй мировой войны, профессора истории Кембриджского университета Гарри Хинсли, эта история не соответствует действительности, поскольку шифровки не упоминали, какой город должен был стать целью бомбардировки. Даже будучи опровергнутым, этот стереотип продолжает циркулировать, в том числе даже на театральной сцене с пьесой «Однажды ночью в ноябре» Алана Поллока, подчеркивающей психологическую дилемму, с которой столкнулся бы Черчилль, если бы эта история была правдой. Перед нами – интересный пример современной тенденции добавлять вымышленное воссоздание событий к исторической правде в интересах вовлечения аудитории, но в ущерб точности истории.
Все эти стереотипы можно обнаружить в имеющих ныне хождение теориях заговора относительно террористических атак 11 сентября 2001 года. Утверждается, что американская разведка и органы безопасности заранее знали об атаках, но не давали хода этой информации. Когда же расследователи, имевшие доступ ко всем секретным файлам и обширным массивам доказательств – к примеру, Комиссия Конгресса по 11 сентября, – приходят к выводу, что это неправда, ответ верующих в заговор заключается в следующем: «глубинное государство» ответственно за сокрытие и манипулирование доказательствами с целью введения комиссии в заблуждение. То, что такие доказательства не могут быть найдены (и что ни один осведомитель не появился на слушаниях, чтобы подтвердить якобы имеющуюся информацию), является для верующих просто еще одним доказательством глубины заговора. Это – еще один урок «конспирологической петли»
[120].
Иные примеры конспирологического мышления касательно 11 сентября заходят еще дальше и обвиняют Израиль в организации терактов – неважно, при наличии мнимого сговора с американским «глубинным государством» или без. Мотивом, как утверждается, является разжигание ненависти США к мусульманскому миру или провоцирование американской военной интервенции на Ближнем Востоке. Вполне возможно, что во время терактов 11 сентября в Нью-Йорке находилось, как и утверждают заговорщики, несколько сотрудников израильской разведки. Но чтобы видеть в этом косвенные доказательства причастности Израиля к заговору с целью разрушения Всемирного торгового центра и, следовательно, доказательства самого заговора, необходимо было бы в первую очередь сделать совершенно необоснованное предположение о существовании заговора вообще. Только сама теория заговора связывает эти факты в единое целое. Совпадения с любым спорным событием неизбежно будут, но для их увязки потребуются отдельные достоверные доказательства причинно-следственной связи – а в случае с терактами 11 сентября их совершенно не хватает.
