Другая теория заговора исходит от группы «Архитекторов и инженеров за правду об 11 сентября», утверждающей, что удар угнанного самолета и пожар от топлива на его борту не могли сами по себе обрушить башни – обрушения можно было достигнуть только контролируемыми взрывами
[121]. Состоятельное же объяснение Национального института науки и техники (NIST) гласит, что когда верхняя часть башни рухнула под ударом, то ее центральная несущая колонна прогнулась. Кинетическая энергия той верхней части башни, падавшей под действием силы тяжести была такова, что здание ниже уровня пожара не могло сопротивляться ей, и таким образом произошло полное обрушение.
Очередная группа сторонников теории заговора назвала свидетельством направленного взрыва то расстояние, на которое были выброшены обломки. С другой стороны, опубликованный анализ гражданских строителей показывает, что при обрушении башни под действием силы тяжести произошло падение столь большой массы, что давление у основания здания должно было привести к выбросу воздуха со скоростью почти 500 миль в час (805 км/ч), и этого достаточно для объяснения подобного разброса обломков. Точно так же утверждение о том, что только направленный взрыв мог создать найденные в обломках бетонные частицы столь малого размера, не подтверждается расчетом давления, образующегося при подобном обрушении. Но затем группа сторонников теории заговора с целью подкрепления своих доводов указывает, что программа модернизации лифтов в башнях Всемирного торгового центра была проведена до 11 сентября, и это обеспечило бы лицам, заложившим взрывчатку, доступ к основаниям башен-близнецов, причем не вызывая подозрений. Вероятно ли, что отсутствие подобной программы модернизации сделало бы теорию заговора с направленным взрывом невозможной в глазах конспирологов? Отнюдь, тогда частью заговора были бы названы иные способы размещения взрывчатки в здании. Упоминание о программе модернизации лифтов ничего не добавляет к доказательствам «за» и «против» самого существования заговора – кроме возможности поставить под сомнение достоверность используемого аргумента. Существующая видеозапись ясно показывает обрушение башни и части крыши, падающие вовнутрь здания и создающие внутреннее обрушение, в то время как фасад сперва оставался нетронутым.
Чтобы достоверно объяснить некое событие, связанное со сложным заговором, необходимо наличие фактических доказательств самого заговора, а не просто утверждений, что событие могло произойти именно вследствие заговора. Это общий принцип, применимый ко многим заговорам, которые приписываются к публичным событиям. Одна из проблем заключается в том, что в современном мире социальных сетей такие заявления стремительно распространяются с момента своего появления и быстро приобретают последователей. Подобным образом большинство из нас не виновны в том, что иногда на работе приходят к заговорщическим мыслям о конкурирующих отделах, пытающихся свести на нет наши усилия, или в беспокойстве, что босс настроен против нас и сдерживает наше продвижение по службе либо лишает нас лучших возможностей. Мы все можем позволить таким мыслям (часто мотивированным страхом неудач) превратиться в навязчивое наваждение. И однажды в подобном состоянии ума мы можем интерпретировать любое невинное событие как указатель скрытого заговора. Безусловно, мой опыт показывает, что даже в мире секретной разведки фантазии о заговорах значительно превышают их реальное количество.
Когда появляется новое доказательство
Нам всем хотелось бы думать, что наша оценка информации рациональна и мы используем ее для того, чтобы лучше понять то, что происходит вокруг нас. Но, как правило, мы сталкиваемся с бессознательным сопротивлением, когда некое новое и принимаемое как действительное доказательство должно вызвать серьезное переосмысление уже твердо принятого мнения. Возможно, что тогда придется отринуть предыдущие мнения, основанные на личном убеждении. Возникнут трудные вопросы о правильности прошлых решений, которые теперь уже не кажутся столь обоснованными. И чем тяжелее было вначале принимать подобные решения, тем больше вероятность, что подсознательно мы найдем способы уклониться от вывода, что первоначальные выводы были неверными.
Конечно, мы должны постараться не перекладывать вину на необходимость рационального изменения мышления при появлении новых доказательств. Мы также не должны чувствовать себя виноватыми в тех решениях, которые мы приняли добросовестно и в свете существовавших доказательств, до поступления новой информации, неизвестной до настоящего момента. Однако вместо того, чтобы смириться с потерей лица после поступления новой информации, отдельные люди и даже группы людей склонны уходить в отрицание. Одним из предупреждающих признаков этого является вовлечение в перемещение, когда человек или группа начинает лихорадочно заниматься другими делами, чтобы только избежать необходимости узнавания новых фактов. Другой признак отрицания – это оспаривание базы новых доказательств, сопровождаемое требованиями отложить рассмотрение вопроса в целом до тех пор, пока не будет собрано большее количество доказательств.
Возможно, вы почувствовали то головокружение, которое может начаться, когда вы обнаружите, что положение вовсе не таково, каким оно казалось вам. Ранее происходило и нечто другое, чего вы тогда не понимали, но теперь вы можете это распознать. Будущее может пойти совсем по другому пути, нежели тот, на который вы рассчитывали. Прошлое, которое было объяснено в соответствии с одними представлениями, теперь нуждается в пересмотре в свете новой информации. Джон Ле Карре в своем классическом романе «Шпион, выйди вон!» запечатлевает этот момент, когда герой его книги, стареющий офицер контрразведки Джордж Смайли попадает в сети обмана, раскинутые советским шпионом Карлой внутри британской разведки
[122]:
До конца той же самой ночи тот же самый небритый Джордж Смайли сидел, склонившись над столом майора, читал, сравнивал, комментировал, делал перекрестные ссылки, встряхивая осколки мозаики… В этот момент его настроение больше всего можно было сравнить с настроением ученого, который инстинктивно чувствует, что находится на пороге открытия и с минуты на минуту ожидает нахождения логической связи в своих рассуждениях. Позже он называл это чувство «засунуть все в пробирку и посмотреть, не взорвется ли она». И тут он понял, в чем дело. Ни взрывного откровения, ни вспышки света, ни крика «Эврика!» – просто то, что лежало перед ним в изученных и составленных им записях, как раз и было подтверждением теории…
Мы можем представить себе, как Джордж Смайли проверяет ряд гипотез о том, кто может быть шпионом внутри организации. Он знает, что это один из офицеров, названных по героям детского стишка: «Лудильщик, Портной, Солдат, Нищий и Бедняк». Ключевой вопрос при обнаружении новых доказательств, следующий: если гипотеза о том, что это был «Лудильщик», на самом деле верна, то насколько вероятно, что ее доказательства будут существовать? Это вопрос собственно о природе доказательства, но это пример и вывода Байеса, который мы видели в главе 1. Возможно, что если «Лудильщик» на самом деле шпион, то маловероятно, что улика против него может существовать. Например, при изучении документации можно было обнаружить, что «Лудильщик» не мог передавать информацию КГБ, поскольку он не имел к ней доступа. В таком случае «Лудильщик» может оказаться в самом конце списка подозреваемых. Или, возможно, никто из других подозреваемых, кроме «Портного», не имел доступа к информации, и в этом случае шансы того, что «Портной» как раз и был «кротом», резко возрастают. Если доказательства согласуются со всеми гипотезами (все подозреваемые должны были знать эту информацию), то это не помогает Смайли осуществить выбор подозреваемых. Степень его убежденности в виновности каждого из этих подозреваемых останется неизменной.
