Защита от цифровой подрывной деятельности
Путешественник, побывавший в Йорке в 1538 году, увидел бы висящие на стенах замка части тел заговорщиков «Благодатного паломничества», осмелившихся бросить вызов Генриху VIII. Те, кто посетил Карлайл в 1745 году, аналогичным образом увидели бы насаженные на пики отрубленные головы лидеров второго якобитского восстания. Не лучше обстояли дела и у французской аристократии во время революционного террора 1790-х годов. Исторически существовало только одно главенствующее правило для тех, кто поощрял подрывную деятельность и подстрекательство, и тех, кто пытался защитить статус-кво: победителю – добыча, проигравшему – виселица. Возможно, для проигравшего и существует некое подобие суда, вроде военного трибунала над румынским коммунистическим диктатором Николае Чаушеску и его женой Еленой в 1989 году, но их смертный приговор был формальностью
[215]. С другой стороны, то, что Румыния теперь является полноправным членом как Европейского союза, так и НАТО, свидетельствует о силе, которую демократия может принести даже народам, травмированным многими десятилетиями авторитарного лидерства. Реалистический взгляд на международные отношения заставляет демократические правительства чувствовать себя морально оправданными в использовании своей власти для противодействия вмешательству в их суверенитет.
Одним из возможных вариантов является инвестирование в сбор и использование секретных разведданных для получения преимущества над противником. В наше время защита демократических институтов государства была оправданием деятельности ФБР или МИ-5 на протяжении всего XX века. Сегодняшняя миссия спецслужб, как поясняет сайт МИ-5, заключается в том, чтобы «обеспечить безопасность страны. Более века мы работали над тем, чтобы защитить наш народ от опасности, будь то терроризм или наносящий ущерб шпионаж со стороны враждебных государств». Однако современная цифровая подрывная деятельность может быть хорошо скрыта и может потребовать тщательного расследования для нахождения тех, кто несет ответственность. Вообще же сперва стоит разобраться, является ли потенциальная угроза достаточно серьезной, чтобы заслуживать решительного ответа.
В сочетании с воздействием, глобальным охватом и скоростью передачи та анонимность, что присуща интернету, значительно затрудняет развертывание подобных контрмер, по крайней мере в свободном обществе. Тем не менее борьба с современной подрывной деятельностью и подстрекательством должна быть надлежащим образом финансируемой составной частью усилий по обеспечению национальной безопасности демократических стран. Авторитарные режимы – те, которые в настоящее время правят в России, Китае и Иране, – признали могущество интернета и вложились в возможности, необходимые для использования интернета для пропаганды своей внешней политики. Они также боятся внутренней мощи интернета и убеждены в том, что их население не должно иметь неограниченного доступа к нему.
Право на индивидуальное саморазвитие может быть реализовано только теми, кто обладает достаточным контролем над своей собственной жизнью. Но этот постулат не относится к тем, чья жизнь регулируется авторитарными режимами. Одним из разрабатываемых примеров является использование «большого толчка» интернет-оценок социальных кредитов. Китай участвует в огромном эксперименте, чтобы увидеть, может ли мониторинг поведения в интернете и реакции по его результатам подтолкнуть огромное население страны к социально желательному поведению (предопределенному Коммунистической партией Китая); в то же время антиобщественное поведение наказывается и перенаправляется в более приемлемые каналы. Гигантские китайские интернет-компании сотрудничают с властями в разработке и тестировании алгоритмов, чтобы вести дела подобным образом, регистрируя финансовую активность, онлайн-взаимодействия, искомые и посещаемые веб-сайты, потребление энергии, нарушения правил дорожного движения и многое другое. Полученный результат позволит властям применять к пользователям интернета такие стимулы, как разрешение на работу в государственном секторе и доступ к лучшим образовательным возможностям для детей. Санкции же к недобросовестным пользователям также могут быть многоступенчатыми. В самом крайнем случае это может повлечь за собой обязательное перевоспитание в «учебных центрах безопасности» или центрах перевоспитания – как это происходит с представителями уйгурского населении: как считается, они не проявляют достаточного уважения к китайским (то есть ханьским) ценностям и культуре. Такая эксплуатация цифрового мира станет привлекательным способом действий для многих стран мира, опасающихся социальных потрясений или межобщинной напряженности. Подобный подход, безусловно, повсеместно понравится автократическим лидерам. Индивидуальные свободы, которые мы видим неразрывно связанными с либеральной демократией, будут обменены на социальную сплоченность и экономический прогресс.
Борьба с крамолой всегда поднимала сложные этические проблемы, поскольку ставила под сомнение лояльность местного населения к собственно национальной идее. Как показано в главе 6, правительства должны проявлять осторожность в ведении наблюдения за своими гражданами. Одной из крайностей в этом отношении было бывшее Министерство государственной безопасности ГДР («Штази») с ее методологией держать абсолютно все население под пристальным наблюдением, чтобы установить границы нормального поведения для каждой семьи и таким образом создать возможность выявлять и исследовать любые отклонения, которые могли бы предвещать антиобщественную деятельность. Другой крайностью являются неоправданные риски, которым подвергались бы граждане, если бы опасения по поводу внутреннего надзора препятствовали эффективному расследованию в отношении подозреваемых террористов-смертников, намеревающихся совершить террористический акт.
В киберпространстве все сложнее: там враждебная деятельность – будь то хакерство, троллинг, тайное финансирование мятежных движений или другие активные меры – дистанционно создается на территории другой юрисдикции, которая не будет сотрудничать в попытках раскрыть происходящее. Слежка, необходимая для выявления виновных и обнаружения вредоносных программ – например, путем массового доступа к данным в интернете, – может показаться крайне агрессивным вмешательством в личную жизнь. Но я не думаю, что у нас существует иная альтернатива для защиты общества от тех, кто хочет причинить нам вред, кроме как разрешение нашим спецслужбам и органам безопасности на использование таких мощных инструментов. Однако в чужих руках и у других правительств эти инструменты могут стать орудиями репрессий. Поэтому мы вправе регулировать и контролировать их использование в соответствии с верховенством закона.
В странах, которые верят в ценность свободы слова и защищают ее своими конституционными и законодательными положениями, среди вихря конкурирующих идей и идеологий всегда найдется материал, вредный для общественных интересов. Детской порнографии, подстрекательству к насилию, разжиганию ненависти и расовым оскорблениям нет места в цивилизованном обществе, и в большинстве демократических стран против них существуют строгие юридические санкции. Но и в прошлом любой материал подобного рода, который избежал бы судебного преследования, все равно было бы трудно найти и он вряд ли привлек бы внимание тех, кто не занимался его поиском специально. Но огромные и неконтролируемые океаны цифрового материала создают новые проблемы – и не в последнюю очередь постоянно присутствующий риск того, что вредный материал может оказаться легкодоступным для любого пользователя интернета, который его ищет. Однако мы не должны путать право на свободу слова с правом на простое формальное усиление наших взглядов
[216]. Распространение салафитских и джихадистских изображений и пропаганды является лишь одним из подобных примеров. Как описано в предыдущей главе, вмешательство России во время президентских выборов 2016 года в США путем создания вводящих в заблуждение веб-сайтов и распространения дезинформации в интернете представляет собой другой пример формального усиления взглядов аудитории с целью разворачивания подрывной деятельности.
