Что до старика, то, когда Ривер прокручивал в памяти подобные ситуации – судейская панама и свитер с прорехами на локтях, садовый совочек и потные ручейки, сбегающие по округлому лицу селянина, – трудно было избавиться от ощущения, что это были лишь постановки. Весь реквизит налицо: большой загородный дом, окруженный садом, а чуть дальше – пастбище и кони. Словом, классический старорежимный джентльмен с английских раздолий, вплоть до словарного запаса. Слово «норовистость» было из романа начала двадцатого века, из того мира, где всякие Во и Митфорды играли в карты за ломберными столиками
[8].
Однако постановки имеют обыкновение растушевываться в реальность. В воспоминаниях Ривера о детстве, проведенном в этом доме, каждый день был летним и погожим, без единого облачка. Так что, возможно, задумка С. Ч. и сработала и все шаблоны, которых он держался, или притворялся, что держится, возымели свое воздействие на Ривера. Английские пейзажи, солнце, привольно раскинувшиеся до горизонта поля. Со временем, когда он достаточно повзрослел, узнал, какому именно делу посвятил жизнь его дед, и твердо решил посвятить себя тому же, именно эти картины, настоящие или воображенные, вставали в памяти. На это у С. Ч. тоже имелся ответ. «Не важно, настоящее оно или нет. Ты стоишь на страже идеи».
– Я теперь буду здесь жить? – спросил он его тем утром.
– Да. Потому что я понятия не имею, что нам еще с тобой делать.
И вот теперь дед возвращался в комнату более бодрым шагом, чем тот, которым он ее покинул. У Ривера на языке вертелось спросить, все ли с ним в порядке, однако он нашел языку более разумное применение, отпив вместо этого виски.
Дед снова устроился в кресле.
– Если Хобден засветился на радаре, это явно что-то связанное с политикой.
– Да нет, не засветился, просто слышал его имя. Не помню уже, в каком контексте. Просто показалось что-то знакомое, вот и все.
– В твоей работе от умения лгать порой зависит жизнь. Тебе, Ривер, нужно отрабатывать данный навык. И кстати, что у тебя с рукой-то на самом деле?
– Открыл защитный кейс. Без ключа.
– Дурацкое дело. Зачем?
– Хотел посмотреть, можно ли это сделать и не обжечься.
– Ну что ж, вот и посмотрел. У врача был?
Ожог был у Ривера на левой руке. Воспользуйся он правой, то управился бы быстрее и, возможно, вовсе бы не обжегся, однако возобладал прагматический аспект: если контейнер рванет, как граната, то лучше потерять ту руку, к которой наименее привязан. В итоге он залил пламя водой из бутылки. Содержимое контейнера намокло, но не пострадало. Он скопировал файлы с ноутбука на флешку, а затем засунул его в плотный конверт с подложкой, купленный вместе с флешкой в магазинчике канцтоваров недалеко от Слау-башни. Все это он проделал на скамейке у детской площадки.
Рука была, в общем, в порядке. Слегка покраснела, слегка побаливала. Из данной затеи при желании можно было вывести следующую мораль: защитные кейсы – никчемная дрянь. Тем не менее Паук с радостью принял на веру, что уровень технического оснащения Слау-башни не позволял им иметь даже такие нехитрые устройства.
При желании можно было вывести еще и другую мораль, а именно: прежде чем что-то сделать, хорошенько подумай. Все предприятие было практически спонтанным результатом глубокой обиды – обиды за то, что его послали выполнять дурацкую работу, в то время как Сид получила настоящее задание, а всего обиднее было оказаться мальчиком на побегушках у Паука… Содержимое флешки он пока не исследовал. Просто иметь чертову штуковину при себе уже было уголовно наказуемо.
– Все в порядке, – ответил он деду. – Обжегся чуток. Заживет.
– Но ты все-таки что-то задумал.
– Знаешь, чем я занимаюсь последние месяцы?
– Чем бы оно ни было, сомневаюсь, что тебе положено рассказывать мне об этом.
– Думаю, я могу вам довериться, сэр. Я читаю транскрипты разговоров по мобильным телефонам.
– И это ниже твоего достоинства и талантов.
– Это пустая трата времени. Разговоры записываются чохом в районах интенсивного наблюдения, как правило вокруг мечетей радикального толка, а затем транскрибируются программой автоматического распознавания речи. Мне достаются только разговоры на английском, но даже этих – тысячи. Бо́льшую часть программа распознавания превращает в абсолютную ахинею, но ее все равно нужно читать и классифицировать по десятибалльной шкале потенциальной угрозы. Десять – самая высокая степень угрозы. На сегодня я прочитал восемьсот сорок два транскрипта. Угадай, скольким из них я присвоил степень выше единицы?
Дед потянулся к бутылке.
Сложив большой и указательный пальцы, Ривер изобразил ноль.
– Надеюсь, ты не собираешься делать глупостей, Ривер.
– Это ниже моих способностей.
– Это дрессировка. Прыжки с тумбы на тумбу.
– Я только и делаю, что прыгаю. Туда и обратно, бесконечно.
– Бесконечно тебя там держать не станут.
– В самом деле? А вот… даже не знаю… Кэтрин Стэндиш, например? Думаешь, она там временно? А Мин Харпер? Человек забыл компакт-диск в вагоне. Да в министерстве обороны у них там целая почетная ассоциация мажоров-раздолбаев, оставляющих секретные документы в такси, и ни один из них не лишился даже бесплатного доступа в спортзал. Харперу же путь обратно в Риджентс-Парк заказан навеки. Равно как и мне.
– Я не знаю, о ком ты говоришь.
– Да, разумеется… – Ривер отер лоб, почувствовав резкий запах мази от ожогов. – Извини. Просто сил уже никаких нет.
С. Ч. долил ему виски. Пить больше не следовало, но Ривер не стал возражать. Он прекрасно понимал, что ставит деда в трудное положение; догадывался, что сказанное ему месяц назад Джексоном Лэмом было правдой и что без вмешательства С. Ч. он уже давно и со свистом вылетел бы со службы. Без этого заступничества Ривера бы не отправили к увечным коням в стойло, а просто смололи в муку. Возможно, Лэм был также прав, говоря, что эту невыносимо нудную, отупляющую работу ему поручили с единственной целью – заставить уволиться по собственному желанию. В конце концов, это тоже вариант. Ему еще нет и тридцати. Достаточно времени, чтобы оклематься и обзавестись новой профессией, и, может быть, даже такой, с которой есть шанс подзаработать.
Однако эта идея, еще даже не успев толком оформиться в голове, получила приказ собирать манатки и выдвигаться куда подальше. Если Ривер и унаследовал что-либо от человека, сидящего сейчас рядом, то это была непоколебимая убежденность в том, что выбранный однажды путь следует пройти до конца.
