Ривер, стараясь не показать, что чуть было не получил инфаркт, ответил:
– Думаете, он намекает, что мы нацисты?
– В общем-то, да. Разумеется, он намекает, что мы нацисты. Но, вообще-то, я о том, что ты устроил бардак на чужой половине кабинета. Сид будет в восторге.
Ривер поднял уроненный сверток, однако раскисшая бумага расползлась в руках, и содержимое – каша из мелких костей и кожи – вывалилось наружу, на один жуткий миг показавшись вещдоком зверского детоубийства. Затем из предложенного ассортимента сложились очертания курицы – уродливой (ноги да крылья), но тем не менее безошибочной курицы. Лэм хрюкнул. Ривер комкал размокшие газетные обрывки и швырял в общую кучу. Черная и красная типографская краска не хотела разлучаться. Некогда желтые резиновые перчатки теперь стали цвета шахтерских пальцев.
– Ума палата, – сказал Лэм.
«Спасибо, – подумал Ривер. – Большое спасибо за данное наблюдение».
Прошлым вечером он отирался у квартиры газетчика за полночь, отвоевывая хоть какое-то укрытие под кургузым карнизом дома напротив, покуда дождь хлестал так, что Ною и в страшном сне бы не привиделось. Большинство жильцов давно исполнили свой гражданский долг: мусорные мешки, словно черные свинки, расселись вдоль фасадов, а казенные муниципальные контейнеры несли караул у дверей. Но под дверью журналюги было пусто. Холодная вода текла за шиворот, прокладывая себе тропинку вдоль спины и в межъягодичье, и он знал, что, сколько тут ни стой, ничего путного из этого не выйдет.
– Смотри не попадись, – сказал тогда Лэм.
«С хрена ли мне попадаться?» – подумал Ривер, а вслух ответил:
– Постараюсь.
– Парковка только для жильцов, – добавил Лэм, словно сообщал секретный пароль.
Только для жильцов. И что с того?
А то, запоздало сообразил он, что отсидеться в машине не получится. Не получится устроиться поуютней, слушать, как дождь барабанит по брезентовой крыше, и поджидать, когда вынесут мешки. Появление инспектора парковочного надзора (или как их там нынче называют) после полуночи хоть и маловероятно, но не исключается полностью.
Все, чего ему теперь не хватало, – это штраф за парковку. Выписанный прямо на месте. Официальная засветка.
«Смотри не попадись».
Таким образом и случился карниз под проливным дождем. И хуже того – свет, мерцающий за тонкими шторами журналюжьей квартиры на первом этаже, и тень, постоянно мелькающая за ними. Будто писака, сидя в тепле и сухости, покатывался со смеху, представляя себе Ривера, ждущего под дождем, когда он вынесет помойку, чтобы выкрасть ее и подвергнуть негласному исследованию. Словно журналюга обо всем знал.
А вскоре после полуночи Риверу подумалось, что, может быть, тот и на самом деле знает.
В течение последних восьми месяцев это случалось с ним регулярно. Время от времени он брал общую картину происходящего и встряхивал ее, словно перемешанные фрагменты пазла. Иногда фрагменты складывались в другую картину, иногда не складывались вовсе. Что же такого важного может быть в журналистском мусоре, что Джексон Лэм послал Ривера на его первое полевое задание с тех пор, как его, Ривера, перевели в Слау-башню? Может быть, все дело действительно было в мусоре. А может, в том, чтобы заставить Ривера проторчать пару-тройку часов под проливным дождем, пока писака и Лэм, болтая по телефону, надрывали животики.
А ведь прогноз обещал дождь. Да что там прогноз! Дождь лил уже тогда, когда Лэм посылал его на задание.
«Парковка только для жильцов», – сказал он.
«Смотри не попадись».
Прошло еще десять минут, и Ривер решил, что всему есть предел. Никакой мусор сегодня не появится, а если и появится, то будет означать лишь то, что Ривер повелся на идиотский розыгрыш… Он повернул восвояси, подхватил на ходу первый попавшийся мешок и зашвырнул его в багажник машины, оставленной у ближайшего паркомата. И поехал домой. И лег в постель.
Где пролежал два часа, наблюдая, как фрагменты складываются в новую картинку. Возможно, Джексон-Лэмово «смотри не попадись» означало именно это: Риверу дано важное поручение, которое необходимо выполнить, не засветившись. Не бог весть какое важное (в этом случае задание получил бы Моди или Сид), однако достаточно важное, чтобы не быть проваленным.
Или же это была проверка. Проверка того, способен ли Ривер выйти под дождем на улицу и вернуться обратно с мешком мусора.
Вскоре он снова вышел на улицу, забросив подобранный раньше мешок в первый встречный мусорный бак. Неспешно дефилируя мимо дома журналюги, Ривер едва поверил глазам: он был на месте – прислоненный к стене, под окном, черный, завязанный узлом мешок…
Содержимое мешка теперь было рассыпано перед ним на полу.
– Ну, дальше тут сам разберешься, – сказал Лэм.
– Что именно мы ищем? – спросил Ривер.
Но Лэм уже вышел из комнаты; продолжал он подъем шумно – каждый скрип и покряхтывание отзывались эхом на лестнице, – в то время как Ривер остался один, по-прежнему стоя на Сидовой половине кабинета, посреди неблагоуханной кучи отбросов, и по-прежнему терзаясь подспудным, но неистребимым чувством, что для Джексона Лэма он – козел отпущения.
* * *
Столики в кафе «У Макса» всегда стояли чуть ли не впритык в оптимистичном ожидании наплыва посетителей, которому никогда не было суждено осуществиться. Непопулярность заведения объяснялась просто: это было плохое заведение. Молотый кофе тут заряжали в машину по второму разу и зачастую торговали позавчерашней выпечкой. Регулярные посетители были исключением, нежели правилом. Но один утренний завсегдатай все-таки был, и стоило ему появиться на пороге, с пачкой газет под мышкой, как кто бы ни стоял за прилавком, начинал наливать его чашку. Текучка персонала не являлась помехой: приметы постоянного клиента передавались новым работникам наряду с инструкциями по эксплуатации кофейного агрегата. «Бежевый плащ. Лысеющий шатен. Вечно не в духе». И разумеется, эти самые газеты.
Тем утром витрина кафе потела изнутри и мокла снаружи. С плаща капало на шахматный линолеум. Если бы не целлофановый пакет, то газеты давно бы уже превратились в отличный материал для поделок из папье-маше.
– Доброе утро.
– Скорее, паршивое.
– Вас, сэр, мы рады видеть в любую погоду.
Его приветствовал сегодняшний Макс. Для Роберта Хобдена все они были Максами. Тем, кто хотел, чтобы их различали, не следовало работать за одним и тем же прилавком.
Хобден устроился в своем обычном углу. Кроме него, в заведении было всего трое посетителей. За соседним столиком, лицом к окну, сидела рыженькая; со спинки ее стула свешивался черный плащ. На рыженькой была белая блузка без ворота и черные лосины по щиколотку. Он это заметил потому, что она сидела, заведя стопы за ножки стула, как делают дети. Перед ней лежал маленький ноутбук. Она не сводила взгляда с экрана.
