– Я вызываю Даффи.
– Сделай одолжение, – сказал Лэм. Он снова крутил в пальцах свою смятую сигарету, которая явно интересовала его сейчас не меньше, чем содержимое папки в руках у Ривера; однако Ривер молчал и ждал до тех пор, пока Лэм едва заметно не кивнул.
– Этой зимой я проходил аттестацию, – сказал Ривер.
– Помню, – сказала Тавернер. – Ты завалил Кингс-Кросс.
– Не я завалил, а вы, поручив Уэббу дать мне неверную ориентировку на подсадной объект. На фиктивный фиктивный объект, а не на настоящий.
– И зачем мне это понадобилось?
– Затем, что моим предыдущим аттестационным заданием было составление досье на общественного деятеля, – сказал Ривер. – Мне достался один из членов теневого кабинета министров, но он угодил в больницу с инсультом. И я тогда решил составить досье на вас. Думал, это покажет личную инициативность. А знаете, что это показывает на самом деле? – Ривер достал из папки два фотоснимка, сделанные им много месяцев назад, накануне экзамена на Кингс-Кросс. – На самом деле это показывает, как вы сидите в кофейне. Поностальгируем?
Он выложил фотографии в центр стола, чтобы всем было видно. На снимках, сделанных с улицы, была кофейня «Старбакс», где за столиком у окна Диана Тавернер пила кофе из стандартной кружки. Рядом с ней сидел коротко стриженный человек в темном плаще. На первом снимке человек прижимал к лицу носовой платок и мог быть кем угодно. На втором снимке его рука была опущена. Алан Блэк.
– Наверное, как раз перед внедрением. Последний инструктаж, да?
Тавернер не ответила. По ее глазам было ясно, что она снова просчитывает варианты; будто даже здесь, в этой стеклянной комнате, надеется обнаружить какой-то выход, какую-то лазейку, не замеченную ни Ривером, ни Лэмом.
– Обнаружив, что сделал Картрайт, ты приняла меры, – сказал Лэм. – После заварушки на Кингс-Кросс его должны были бы выкинуть пинком под зад, однако ввиду того, что он родственник живой легенды, ты добилась лишь его перевода в Слау-башню. А когда операция началась и в игру вступил «Глас Альбиона», заслала к нам Сид Бейкер, чисто на тот случай, если Картрайт вдруг о чем-то догадается. Потому что, учитывая его гены, он мог оказаться чересчур догадливым.
– Я приказала Уэббу уничтожить папку, – сказала Тавернер, все еще что-то обдумывая.
– Значит, и он схватывает на лету.
– Чего ты хочешь, Лэм?
– Знаешь, почему все кураторы из бывших оперативников? – спросил Лэм. – Потому что они понимают, что делают. Ты с этой своей операцией обгадилась так крупно, что крупнее не бывает.
– Я тебя поняла. Чего ты хочешь?
– А знаете, чего я хочу? – спросил Ривер.
Она посмотрела на него, и он немедленно понял разницу между пиджачниками и оперативниками. Если на тебя посмотрит оперативник, то, если он знает свое дело, ты этого никогда не заметишь. А вот когда уставится пиджачник, то его взгляд прожжет кожу насквозь и оставит обугленные язвы по всей твоей системе пищеварения.
Но он как-никак был внуком С. Ч.
– Если Хасана Ахмеда убьют, то вам ничто не поможет, – сказал он. – Все обо всем узнают. И не только в Конторе, а в реальной жизни. Если ваша идиотская затея обернется гибелью мальчишки, я своими руками пригвозжу вас к позорному столбу. Публично.
В ответ Тавернер то ли фыркнула, то ли усмехнулась.
– Может, расскажешь ему, как живут взрослые дяди и тети? – спросила она Лэма. – Или мне самой придется объяснять?
– Ты его уже поимела по самое некуда, – ответил Лэм. – Так что, боюсь, поздновато для разговора о тычинках и пестиках. Но я скажу тебе одну вещь…
Она молча ждала.
– Если Хасана Ахмеда убьют, то, пока Картрайт не доведет до конца все то, что посчитает нужным, он будет находиться под моей персональной защитой, – сказал Лэм.
И Ривер уяснил еще кое-что о пиджачниках и оперативниках: если оперативник хочет, чтобы его заметили, не заметить его невозможно.
– А если его спасут? – помолчав, спросила Тавернер.
Лэм одарил ее акульей улыбкой:
– В таком случае это, возможно, останется между нами. Наверняка ведь будут какие-то ситуации, в которых мы окажемся полезными друг другу.
Улыбка его не оставляла сомнений в том, кто именно окажется полезным и кому.
– Нам ведь неизвестно, куда его увезли, – сказала Тавернер.
– Над этим сейчас трудятся мои люди. Так что ставлю шестьдесят против сорока, что парню каюк, – ответил Лэм и посмотрел на Ривера. – Как по-твоему?
– По-моему, это не смешно, – сказал Ривер.
Но сам думал про пятьдесят на пятьдесят. При самом лучшем раскладе у Хасана были равные шансы не дожить до полудня.
* * *
Керли лежал ничком и стонал; стон был низким, долгим и скорбным. Хасан увидел неестественно вывернутую стопу и подумал, что Керли сломал ногу. Сломанная нога против пары связанных рук уравнивала шансы. Вернее, уравняла бы, не будь у Хасана еще и топора.
В целом все складывалось чики-чики.
Хасан тяжело наступил на руку поверженного Керли и опустил лезвие топора на голову поверженного Керли.
– А теперь скажи: с какой стати мне оставлять тебя в живых? – спросил он.
Ответ Керли смешался с жалобным скулежом сквозь забитый грязью рот.
– Нет, ты все-таки скажи, – повторил Хасан и чуть приподнял топор.
Керли повернул голову вбок и выплюнул листву и грунт.
– О-а.
– По-твоему, это ответ?
Керли сплюнул еще порцию.
– Нога…
Хасан снова опустил топор; теперь лезвие касалось виска Керли. Он надавил на топорище, увидел, как Керли закрыл глаза и напрягся. Может быть, подумал Хасан, страх, который поселился сейчас в Керли, – это тот же самый страх, который жил раньше в Хасане? А поскольку в Хасане страх сейчас не обитает, скорее всего, так и есть. Интересно, выйдет из этого хохма? Понравится публике? Что тот самый страх, который Керли запустил в кишки Хасану, теперь тычется своим рыльцем в его собственные потроха? Наверное, не все поймут такой прикол. Наверное, это надо пережить лично.
Еще один нажим на топорище, и по лицу Керли побежала струйка крови.
– Ты что-то там сказал?
Керли издал какой-то звук.
– Сказал что-то?
Тот же звук.
Плотно обхватив связанными руками топорище, Хасан опустился на корточки. Топор сильно вдавился Керли в висок.
– Ты хотел что-то сказать? – проговорил Хасан, с нажимом на каждый слог.
– Так и надо, – прошептал Керли.
А может быть, это было «не надо».
Хасан подождал еще. Лицо Керли было прямо перед глазами. Совсем близко. Хасану хотелось бы каким-то образом заглянуть Керли в голову, каким-то способом осветить там все, не прибегая к безжалостной хирургии. Но способа не было. Хасан был уверен, что такого способа нет. И он наклонился еще ближе.
