Тем временем этажом выше Мин Харпер и Луиза Гай сидят за одним столом. Если Мин по-прежнему имеет обыкновение охлопывать карманы, проверяя, не обронил ли чего, то эту привычку он теперь держит под контролем; а если Луиза по-прежнему скрипит зубами в стрессовых ситуациях, то либо теперь учится властвовать собою, либо пребывает в состоянии эмоциональной безмятежности. И хотя им с Мином еще многое нужно обсудить, сейчас все их внимание приковано к радиоприемнику, сообщающему о гибели некоего Роберта Хобдена, которого сбил, а затем скрылся с места происшествия неустановленный автомобилист. Звезда Хобдена, понятное дело, угасла давно, однако кончина его все-таки вызвала определенный общественный резонанс, о чем свидетельствует комментарий Питера Джадда – политика, чья звезда восходит сейчас так же уверенно, как некогда закатывалась звезда Хобдена. Джадд имел сказать следующее: что, хотя мировоззрение и взгляды Хобдена, вне всяких сомнений, представляли собой полную ерундистику, его профессиональная деятельность была не без некоторых ярких моментов, а трагическая – да-да, именно трагическая, – так вот, трагическая траектория бытия Хобдена должна послужить имманентным напоминанием об опасности экстремизма, в цвета каких бы флагов он ни рядился. Что же касается его собственных чаяний – раз уж этот вопрос прозвучал, – то он, Питер Джадд, действительно, если потребуется, будет готов оставить свое… мм… орало и принять бразды правления во имя всеобщего благоденствия – незаслуженно подзабытое слово, богатое историческими и культурными реминисценциями, если только слушатели великодушно простят данное отступление…
Оставив неисследованным вопрос о текущей расположенности Гай и Харпера к великодушию, наша наблюдательница теперь переключает внимание на Ривера Картрайта, в одиночестве сидящего в соседнем кабинете. Ривер размышляет над тем, что больше всего на свете Контора любит переписывать историю; этот тезис он мог бы проиллюстрировать сведениями, почерпнутыми из великого множества историй, слышанных им от С. Ч. поздними вечерами, однако самым ярким доказательством этого служит факт отсутствия Сидони Бейкер – отсутствия не просто в этом кабинете, но в официальных документах больницы, где она якобы умерла, каковые документы подверглись такой доскональной стерилизации, словно данная процедура была призвана стать наглядной демонстрацией высочайших стандартов гигиены в учреждениях Национальной службы здравоохранения. И как нет сейчас Сидони тут, так никогда ее не было и там. И вообще, если не принимать во внимание воспоминания Ривера и его коллег, то единственное неопровержимое доказательство ее существования, доступное Риверу, зиждется на заколке, которую он обнаружил у себя в машине и положил на стол Сид. А доказательств того, что ее существование прекратилось, у него не было и вовсе никаких. Благодаря чему он может строить догадки – возможно, вернее будет сказать «притворяться» – о том, что случившееся, как он полагал, с ней – на самом деле никогда не случалось. А еще он думает, как вечером сядет в электричку и поедет в Тонбридж, где навестит деда, и, может быть, даже позвонит матери. А завтра вернется в Слау-башню, где стабильная тоска теперь гарантирована не так прочно, как в те дни, когда первая замглавы Риджентс-Парка еще не была в кармане у Джексона Лэма.
Что же касается самого Лэма, то Лэм, пребывающий в своем обычном экстерьере и в более или менее обычном расположении духа, сейчас занимает положение, которое занимает практически каждое утро, неспешно покачиваясь на стуле, упертом в пол задними ножками, причем амплитуда покачиваний грозит дестабилизацией всей конструкции, и разглядывая пробковую доску, к изнанке которой снова пришпилена его аварийная касса, что так мимолетно побывала в распоряжении Джеда Моди. Конечно, о кассе теперь в курсе Ривер Картрайт, но у Лэма припасены и другие секреты, и главный из них заключается в следующем: каждый оперативник неизбежно становится иудой. Ривер остолбенел бы, услышь он такое, но Лэм знает, что так оно и есть, – каждый оперативник в конце концов становится иудой, втихомолку торгующим собой за ту валюту, которая ему больше по сердцу. Например, среди бывших слабаков Сид Бейкер желала исполнить свой долг, Струан Лой и Кей Уайт хотели получить поблажку, а Джед Моди мечтал вернуться в боевые ряды. Лэм видел измены и посерьезней. Если уж на то пошло, Чарльз Партнер – некогда глава Пятерки – продался за деньги.
Лэм чувствует сдвиг пространства за спиной, и в кабинете появляется Кэтрин Стэндиш с чашкой чая в руках. Она ставит чай Лэму на стол и снова удаляется; вся процедура проходит в полном молчании. Тем не менее Стэндиш, хотя она об этом и не знает, отведено определенное пространство в том месте, которое Лэм, если его хорошенько припереть к стенке, назовет своей совестью, ибо еще одной истиной, которую он давно усвоил и которая истинна далеко не только среди сотрудников разведслужб, является то, что наши поступки имеют последствия, причиняющие страдания и ставящие под угрозу других людей. Однажды в обмен на услугу Лэм открыл Родерику Хо, за какой грех он, Лэм, очутился в Слау-башне, и рассказ его – что он виноват в гибели коллеги, – как и всякая идеальная ложь, был чистой правдой, которой можно было без какой-либо опаски поделиться с посторонним, если опустить некоторые подробности: ту, например, что коллегой был Чарльз Партнер и что казнь была осуществлена с одобрения в том числе и деда Ривера Картрайта. А в награду Лэм получил Слау-башню. Таким образом, Лэм продался за спокойную жизнь, за тихую гавань, где он теперь парадоксальным образом может всласть предаваться самоуничижению, в то время как убийство бывшего друга и наставника нимало не тревожит его сон. Однако порой его несколько беспокоит тот факт, что именно Кэтрин Стэндиш, как и следовало ожидать, обнаружила труп ее шефа. Было время, когда и Лэму доводилось обнаруживать трупы, поэтому он знает, что такие моменты не проходят бесследно. Он никоим образом не намерен ничего заглаживать перед Кэтрин, однако предпримет все, что в его силах, чтобы уберечь ее от будущих потрясений.
А в данный момент он раздумывает над тем, что делать дальше. Самым очевидным вариантом представляется сохранение статус-кво, ибо вне зависимости от недавних событий Слау-башня продолжает оставаться вотчиной Лэма. Если произойдет нечто непредусмотренное, то на этот случай у него есть аварийная касса. Однако сам собой вырисовывается и третий вариант; возможно, микрокосмос Риджентс-Парка, где верность и преданность неизбывно теряют в цене, ему не так уж и надоел. Возможно, он слишком поторопился отрясти его прах. Спору нет, за последнее время мало что доставило ему столько отрады, сколько доставил вид Дианы Тавернер, осознающей, что он ее переиграл; а если он сумел переиграть ее, то, несомненно, найдет и более достойных противников. Покамест все это лишь праздные измышления, помогающие скоротать время между чашками чая. Но кто знает? Кто знает.
Довольно. Наша наблюдательница, если она курящая, тушит сигарету и смотрит на часы, если она носит часы. Затем встает и отправляется в обратный путь: по вымощенной кирпичом эстакаде, через пешеходный мостик, вниз по лестнице рядом со станцией метро «Барбикан» и на Олдерсгейт-стрит. Как и всегда, когда стоишь на этом углу, кажется, что опять собирается дождь. А зонта у нее нет. Не страшно. Если идти быстро, то можно добраться до места сухой.
