Здесь же картинки словно бы нарочно собрались в одном месте во всей своей затейливости и безудержном буйстве красок, чтобы поразить моё воображение и поскорее восполнить годы, проведенные без возможности их созерцать.
Под данным конкретным переплетом прятался труд про животных с подробнейшими иллюстрациями и описаниями к каждой: где водятся, чем полезны и чего стоит остерегаться, как приманить, каковы повадки. Но изящные каллиграфические буквы меркли безликими муравьями в сравнении с миниатюрами. Я снова и снова гладила страницы, почти ощущая под пальцами нагретую солнцем чешую, взъерошенные перья, жесткое руно и лоснящийся волос. Бивней, клыков и шипастых хребтов касаться избегала.
Как завороженная, листала страницу за страницей, пока не вспомнила, где нахожусь. Тесий с улыбкой наблюдал за мной.
— В подборке есть и про растения, и обычаи чужеземных краев, да вообще много всего. Сами увидите.
Он раскрыл вторую книгу, явно более древнюю, с тремя подшитыми рукописями, две из которых оказались на незнакомом языке.
— Их тут не одна? — удивилась я.
— Раньше часто подшивали несколько книг в одну.
— На схожие темы?
— На какие угодно, — ответил он и принялся вполголоса пояснять: переводил отрывки с листа, устанавливал параллели с другими трудами на схожую тему, описывал способ нанесения краски, припоминал, где и кем была выдвинута или опровергнута та или иная теория.
Он говорил и говорил. При других обстоятельствах было бы даже любопытно послушать.
— А вы много знаете… — заметила я.
Тесий осекся и выпрямился. Скулы порозовели.
— Если вы так считаете, мне приятно… А сейчас вынужден вас покинуть.
— Вы не останетесь?
— Не могу, но вернусь как только закончу дела.
С одной стороны, его уход был как нельзя кстати, поскольку теперь не придется задерживаться на ненужных предметах и скрывать интерес к искомым, с другой, многие рукописи были на инакописи, и переводчик мне бы пригодился.
Памятуя про объединение нескольких трудов под одним переплетом, каждую книгу я открывала в начале, середине и в конце. Лишь две или три были целиком посвящены единственному предмету, остальные включали по несколько трактатов.
Времени на изучение ушло бы немеряно. Но я не читала, а пролистывала, ориентируясь по картинкам. Взгляд то и дело задерживался на миниатюрах. Артуру бы понравилось. Даже мне, ничего не смыслящей в рисунках, нравилось.
Внезапно один из разворотов явил стройные ряды щитов, и пальцы закололо. Я жадно пододвинула к себе книгу. Перед глазами проносилась фамильные древа, знаки отличия родов и гербы. Вместе с очередной страницей перевернулось и моё сердце. Рассеченное надвое поле: чернь — символ выносливости и стойкости в испытаниях, и серебро — правдивость. Никаких лишних делений или мишуры вроде геральдических фигур. Чем проще герб, тем он древнее, и тем более обширная история за ним стоит. Я опустила глаза на девиз и обвела пальцем полный достоинства шрифт, буква за буквой.
«Семья и сила…»
Я читала и перечитывала три короткие слова, выбитые на стене кабинета под щитом, подряд и по отдельности, меняла их местами, мысленно проговаривала задом наперед, переставляла буквы и выкидывала каждую вторую, гипнотизируя заполненные золотой краской канавки — все лишь бы не смотреть ниже, на восседающего в кресле отца.
Но все равно кожей чувствовала тяжелый взгляд, от которого слипались внутренности, а в груди что-то звонко дребезжало. Дробь его пальцев по столу отдавалась режущими толчками в висках.
«Эс», «йэ», «эм», «йа»
«Алис»
«Мья-се-и-ла-ис»
Буквы уже двоились, втравляясь золотыми всполохами в глаза.
— Сколько тебе лет?
— Семь с половиной, милорд…
— Громче.
— Семь с половиной, милорд!
— Так-то лучше, а то пищишь, как мышь.
Я впервые на мужской половине дома и впервые лично говорю с отцом. Всё из-за случая с няней… чтоб её! Таращиться и дальше на стену нет никакой возможности, и я медленно, скользя взглядом по потолочным балкам, кованым светильникам и потраченным молью и временем шпалерам, опускаю взгляд, чтобы провалиться в две черные проруби.
Струна в груди лопнула, под ложечкой засосало.
Выпорет. Как пить дать, выпорет — вон как смотрит! Или поставит на целый день у позорного столба, и я умру от голода и унижения. И тогда все они, конечно, пожалеют, что так жестоко со мной обращались, но будет поздно. Кормилица, рыдая, наденет на меня поясок, который вышивает уже почти месяц, мама поцелует в бледный лоб и скажет, что я вполне ещё могла исправиться, а отец добавит, что у него никогда больше не будет такой смышленой дочери, успевшей выучить двадцать пять гербов и могущей прочитать алфавит задом наперед. Правда, про мои успехи он пока не знает… Придумать, что станет делать или скажет Людо, я не успела, потому что отец произнес:
— Семь с половиной, хм, неплохо. Даже раньше, чем у прабабки.
И подтолкнул через стол коробочку.
— Открой.
Вырезанная из оникса, она ласкала взор сама по себе. Я не шелохнулась.
— Ну! — поторопил он.
Пальцы робко коснулись крышки. На ощупь коробочка оказалась прохладной и приятно тяжелой. Поддев с третьей попытки крошечный крючок, я развела створки и заморгала.
На атласной подкладке свернулся крошечный покровитель, серебряный, на серебряной же цепочке и с эмалевыми бусинами глаз. Веки защипало, в носу постыдно захлюпало.
— Это мне? — спросила я севшим голосом.
— Кому же ещё. Теперь по праву можешь его носить.
Я стиснула талисман вспотевшими пальцами, неловко поклонилась и ещё более неловко забормотала:
— Спасибо, милорд, спасибо… я так рада! Спасибо…
Воздела глаза к девизу и заодно поблагодарила и его, мысленно, конечно.
— Прочти вслух. Ты битый час полируешь его взглядом, скоро буквы съедут со стены.
Я смущенно прочистила горло и исполнила приказ, втайне гордясь, что могу это сделать. Не всякий взрослый тут блеснет грамотностью. Отец склонил голову набок.
— Как думаешь, почему первой стоит именно «семья»?
Ужасно не хотелось ляпнуть что-то глупое и испортить впечатление.
— Потому что семья… даже важнее, чем сила?
По выражению глаз с облегчением поняла, что не упала в грязь лицом.
— Потому что она на первом месте, — кивнул отец. — Теперь беги.
