— А ты как думаешь?
И трубный гогот.
Поднос в моих руках дребезжит, ноги противно-слабые.
— Это ты, девочка?
— Да, господин Букэ, я принесла обед.
— Давай же его сюда поскорее, мой друг зверски проголодался!
Тело деревянное, а поднос, прыгая, плывет впереди меня. Мутная жижа плещется туда-сюда и стекает соплями по краям мисок. У второго нос клювом и жидкие волосы, зачесанные назад через всю лысину, из коротких штанов торчат волосатые ляжки. А глаза — как этот суп.
— Я могу идти, господин Букэ?
— Беги, мышонок, я позову, если понадобишься.
Тем же вечером я сортирую в подвале грязное белье. Скрежет двери наверху, и ступени проседают под тяжелыми шагами.
— Ты одна, мышонок? — щурится он, остановившись на середине лестницы.
— Да, господин Букэ, собираюсь постирать скатерти, — киваю я на чан.
— Вот это ты молодец, маленькая труженица.
Оханье ступеней возобновляется.
— А у меня с ужина целая миска рагу осталась, горячая, с маслом, специально для тебя. Хочешь?
— Конечно, хочу, господин Букэ!
Он останавливается вплотную, почти касаясь меня животом, и растягивает губы в довольной улыбке. Единственная свеча горит за спиной, поэтому лица не видно, только рот и глаза жирно поблескивают.
— Конечно, хочешь, — со смаком повторяет он, трепля меня за подбородок.
— Но ведь не просто так, — улыбаюсь я и приспускаю платье с плеча.
Он даже моргает от неожиданности. А потом пыхтит, сгребает меня и припадает мокрыми губами к шее, одновременно пытаясь задрать подол.
— Ах ты, маленькая негодница!
— Подождите, — я с трудом выворачиваюсь и отскакиваю, — сперва скажите, ваша жена уже спит?
— Не думай об этой свинье, она нажралась и уже с час как храпит наверху. — Он хватает меня за плечо и притискивает всей массой к стене, а я стараюсь не задохнуться, вжатая в старое обрюзгшее тело.
Людо не достало какого-то мига. Толстяк в последний момент оборачивается на шорох за спиной, одновременно выкидывая кулак — в итоге жила задета лишь по касательной, а выбитый нож приземляется с эффектным кульбитом аккурат в стиральный чан. Взревев раненым зверем, одной рукой мужчина зажимает рану на шее, из которой хлещет кровь, второй хватает брата за горло.
— Не тронь его! — Меня, повисшую на локте, просто отшвыривает.
Я с грохотом сшибаю табуретку и врезаюсь в стену. Когда прихожу в себя, Людо уже на полу, а толстяк на нем, душит обеими руками, брызгая на брата кровью. Я скольжу обезумевшим взглядом вокруг. Мешалка, крепкая массивная дубина с тремя «рожками» на конце, прислонена к чану. Первый удар трактирщик даже не замечает.
— Отпусти его!
Второй заставляет его мотнуть головой.
— Убери лапы!
Третий — покачнуться, толстые пальцы обмякают, и мужчина поворачивается ко мне с осоловелым взглядом.
Я раз за разом опускаю тяжелую мешалку ему на голову:
— Оставь! Его! В покое!
Трактирщик давно распластался неподвижной грудой, тело при каждом ударе вздрагивает, а я с остервенением бью и бью его, чтобы перестал дергаться. Потом кто-то вырывает деревяшку из рук. Людо, белый как полотно, надсадно кашляющий, стискивает ледяными пальцами моё лицо:
— Слышишь? Лора, ты меня слышишь?!
— Д-д-да…
— Тогда обыщи его, срежь кошель и затри кровь, а я сбегаю наверх, заберу, что есть.
Хлопает дверь, и я остаюсь наедине с телом господина Букэ. Из-под задравшейся рубахи вываливается его огромный живот, а голова похожа на расколотый арбуз. Вокруг растеклась лужа, и помаргивающая свеча отражается одинокой луной в этом вязком багровом болоте. Мои зубы звонко клацают в тишине, во рту ни с того ни с сего появляется мерзкий привкус — каре ягненка…
А потом прямо на глазах лужа начинает выцветать, становясь светло-серой, почти прозрачной. Где-то в глубине меня нарастает смех. Я-то думала, что убила человека! Когда брат возвращается, я все ещё хохочу, громко, безудержно, тыча в трактирщика пальцем:
— Людо, смотри, господин Букэ не человек, гляди, что у него внутри!
Людо хмурится, смотрит то на меня, то на лужу:
— Я же велел затереть кровь.
— Это не кровь, Людо, видишь, она не красная!
Я погружаю ладони в теплую лужу и протягиваю ему руки, с которых стекают жидкие полубесцветные перчатки.
Брат хватает меня за плечи и несколько раз встряхивает до звона в ушах.
— Скорее, Лора, тот второй тоже про тебя знает. Нам нужен хотя бы денек форы, его не должны сразу обнаружить. — Он пинает тело и оборачивается на чан, переводит взгляд на дубовую крышку. — Давай, бери его за ноги. — И, поморщившись: — Только сперва руки оботри…
Часом позже я стучу в ставень двухэтажного дома на каменном цоколе. Дверь распахивается, и на меня смотрят глаза цвета супа.
— Здравствуйте, — улыбаюсь я. — Помните меня? Вы у нас сегодня обедали, господин Букэ прислал меня в качестве подарка. Вы один дома?
Ярмарочные звуки снова обрушиваются на меня пульсирующим гомоном.
— Лора, вы меня слышите?
— Да, милорд. Мой самый страшный поступок? Дайте подумать… неделю назад я поленилась и вознесла молитву Праматери четыре раза вместо пяти. До сих пор стыдно…
А Людо, кстати, неправ. Я вижу красный и не различаю только цвет крови — для меня она серая. И ещё: ни в тот день, ни после я ни разу не пожалела. Случись все снова, поступила бы так же.
— А как насчет вашего самого ужасного секрета, милорд?
— Осторожнее! — Тесий дернул меня на себя, и очень вовремя, потому что в следующий миг яркая струя огня ударила в то самое место, где сейчас оказалась бы я.
Выплюнувший её жонглер виновато вытер рот.
— Извиняйте, леди.
Его фигура колебалась в текущем от жара воздухе, запахло чем-то едким, вокруг заохали, женщина с младенцем запоздало вскрикнула. Я вдруг обнаружила, что прижата к груди Тесия, а сердце судорожно бьется, не знаю, от чего больше — от того, что только что чуть не вспыхнула факелом, или потому что меня у всех на глазах крепко обнимает молодой мужчина.
— Сильно испугались? — спросил он, почти касаясь губами виска.
