– Понятно…
– И ещё – второй вариант очень нравится вашим местным лодочникам.
– Кому? – признаться, я совершенно неприлично вытаращила глаза. – А они-то кого интересуют?
– Они интересуют сами себя. Паром принадлежит городу, дохода не приносит никакого, так что Иванцов и его компания будут только рады от этой обузы избавиться. А вот эти ребята потеряют работу, которая их кормит и поит.
– Слушай, да сколько там тех лодочников?
– Двадцать пять, Стася. Их двадцать пять человек, – Егоров полюбовался на мой ошарашенный вид и добил. – И доход у них такой, что за него на многое можно пойти.
– Я никогда не присматривалась к этой публике, просто незачем было. Но точно знаю, что двадцати пяти лодок на реке не видела ни разу.
– Во-первых, чуть ли не половина лодок в паевом владении. То есть, хозяев двое или даже трое. И возят они по очереди. Во-вторых, как ты думаешь, приехавшие сюда туристы, желающие порыбачить, к кому обращаются?
– Ну да, – кивнула я. – Резонно. То есть, ты думаешь, что причиной убийств мог стать этот передел?
– Я предполагаю, – он поднял палец. – Бухвостов, первый убитый…
Тут я его перебила:
– Погоди минутку! У меня с утра крутилась мысль, но я её только что поймала. Бухвостов – не самая частая фамилия, но и не такая уж редкая, так? Санька-лодочник её носил. И такая же была у прежнего владельца здания, где сейчас располагается городская больница. Купец Бухвостов, Паисий Варфоломеевич. Не может его убийство быть связано с каким-нибудь старым правом собственности?
– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Егоров. – Но я проверю.
– И вот ещё чего я никак не могу понять, – отчего-то разволновавшись, я встала и стала накручивать круги по кухне. – Зачем было затаскивать вашего Афанасьева…
– Это ваш Афанасьев.
– Неважно! – я отмахнулась с раздражением. – Зачем было тащить этого треклятого подполковника в больничный подвал? Скинуть в реку проще и ближе! Кстати, а где его ударили ножом? Там, в больнице, крови не было почти совсем, а должно было быть много, кровеносных сосудов в этой части организма полно.
– Кровь была как раз рядом с тем домом, где, как ты говорила, ночью лаяли собаки.
– То есть, из церкви он вместе кем-то… со своим убийцей, да? пошёл по Овражной улице. Тут можно было идти или в один из домов, а их всего четыре, если мой не считать, или к мостику через овраг. А где живёт Афанасьев? Ведь на правом берегу, не здесь, я права?
– А вот тут ты ошиблась, – майор усмехнулся. – Живёт он преимущественно в Ростиславле, а здесь у него скромный домик на левой стороне. За Крестовоздвиженским собором, всего-то метрах в двухстах от мостика.
– Значит, по дороге к этому самому скромному домику его и ударили ножом, так? А потом волокли почти километр до здания больницы, пробирались в подвал, отпирали и запирали дверь… Ерунда какая-то. Очень непроизводительно!
– Ну, насчёт километра – это ты лишку дала, тут куда ближе. Метров пятьсот-шестьсот.
– Ладно, пусть даже пятьсот, всё равно – неудобно! Да тело можно было даже к реке не нести, просто скинуть в овраг, и всё.
Егоров пожал плечами.
– Если мы узнаем ответ на этот вопрос, то и обо всём остальном будем знать. Но похоже, что кто-то у вас в больнице им помогал.
– Надо посмотреть, кто дежурил той ночью… – сказала я, снова усаживаясь за стол.
– Уже. Всего трое: врач и две медсестры, – майор назвал фамилии.
Я покачала головой:
– Я их практически не знаю, ни разу не совпадали. Они работают по графику, а я – дежурант. Ну, то есть, врача знаю, конечно, видела по утрам на пятиминутках, но, кажется, мы даже не разговаривали ни разу. Как-то меня сразу прибило к Кауфману, с ним и работаю.
– Вот и работай, а следствием займусь всё-таки я, – он хлопнул ладонями по столу. – Так что, у нас в планах разговор о ритуалах? Или ты не в состоянии?
– В состоянии, – со вздохом ответила я. – Всё равно же когда-то это нужно… Записывать можно?
– В той самой тайной тетради – можно. Чтобы никто…
– Понятно.
И я достала тетрадь.
Не стану пересказывать здесь всю лекцию, которую закатил мне разошедшийся не на шутку Егоров: выдохся он часа через два. Причём сообщил напоследок, что рассказал далеко не всё. Но в общих чертах можно сказать, что ритуалы пронизывают всю нашу жизнь, без них бы мы пропали, как… как булька на воде, вот!
Празднование дня рождения или свадьбы, рукопожатие, утренний кофе или чай, даже то, что я ставлю чашки на сушилке всегда ручками вправо – это ритуалы.
Есть и другое, более узкое значение слова. Магическое (этот термин Егоров выговорил с некоторым сомнением).
И это – некий бессмысленный без магического контекста набор действий, да хоть танец с бубном вокруг алтаря. Следы такого «набора действий» и были найдены в церкви, а вот сопутствовал ли им хоть какой-то контекст, пока было неизвестно.
– Но как-то же можно определить? – спросила я с сомнением. – Ну, там магический фон…
– Я же тебе уже говорил – меньше верь романам фэнтэзи, – усмехнулся майор. – Они понапишут… Какой фон, если мы туда пришли через полсуток после? Вот скажи, если ты откроешь бутылку с нашатырным спиртом, что будет?
– Вонять будет.
– А когда закроешь, долго запах продержится? Так и здесь, даже если и оставался какой-то эфирный след этих действий, он быстро выветрился. Кстати, его могло и не быть.
– Почему?
– Ты ж сама сказала: старая, намоленная церковь. Действующая. Присутствие божества, понимаешь? Чужого могло – должно было! – просто не пустить.
Черт его знает, почему мы продолжали сидеть на кухне. Как-то не догадались перебраться в гостиную, что я и предложила сделать хотя бы сейчас.
– Спасибо, Стася, но я поеду, – ответил Егоров не без сожаления. – Тебе завтра дежурить, мне тоже…
– Тогда погоди. Я тебе с собой хоть бутербродов заверну!
Пока я резала буженину, хлеб, солёные огурчики, в голове моей крутилась неоформившаяся мысль. Она выскочила, наконец, на белый свет, когда я протянула гостю пакет.
– Слушай, а зачем они в таком случае попёрлись со своим ритуалом в Казанско-Преображенскую церковь? Погода тёплая, могли и в чистом поле расположиться.
– Не могли. Есть ряд условий, например, закрытое со всех сторон помещение. И частный дом для этого тоже не годится, – он поднял ладонь, предупреждая следующий мой вопрос. – Ну, или это должен быть такой дом, в котором ничего светлого не творилось лет сто. Заброшенная церковь, старая больница, тюрьма, лагерь…
Вздохнув, я пожала плечами:
