Нависло напряжённое молчание.
— Мне нужно на северо-запад, далеко. От чего-то, кажется, что вы можете мне подсказать как лучше преодолеть этот путь.
— Вы очень прямолинейны. Я догадываюсь, куда вы стремитесь. — Улыбнулась женщина, по имени Кармен. — Но, вынуждена вас разочаровать. Ничего вы не добьётесь. Туда давно никого не пускают, ни ваших, ни наших. Гиблое место. Болото печали, а не город.
Михаил присел, давая Кармен высказаться. Он смотрел на супругу и любовался, как любуется цветком глухонемой.
— Это всё, что вы хотели мне сказать?
Кармен недовольно скривила уголок рта. Её не слушали.
— Ты не похож на тесионца. Они более расчётливы. Ребёнок беглых рабов Отелена?
Пустые, не пустые, а типичная неронская заносчивость на лицо. Стало понятно, про какую заносчивость говорил старик. Возможно, это женщина заслужила всё, что с ней произошло. Причем, не самая жуткая участь, — остаться с заботливым человеком.
— Если отнесёшь наш, сквозь кардан из пустых городов, где бродят разборщики, меня восстановят. У меня на счету должна была скопиться хорошая сумма денег. А я, взамен, расскажу, как это сделать. Ну что, по рукам?
Михаил оживился, пробудившись от мечтательного сна.
— Что? Ты хочешь уйти?
— Дорогой, не волнуйся ты с нами.
Михаил повернулся к Ровальду. Махнул рукой, подзывая к себе, и пошёл вниз. Сзади что-то грохнулось, Ровальд обернулся. Остаток женщины, цепляясь единственной рукой, полз по полу к ним.
— Нет. Вы возьмёте меня с собой. Только я знаю путь.
— Кармен. Ты слепая. Что ты там знаешь? — Вздохнул Михаил. — Успокойся.
— Нет. Я не успокоюсь. Это мой шанс вернуть моё шикарное тело, от которого у каждого мужика за километр вставал. А теперь даже ты на меня смотришь с отвращением. Я сама себе противна. Не говори, что это не так. Я знаю, ты смотришь. Все вы мерзопакостные отродья, только о себе и думаете. Чёртовы мужики. Счастлив он, ага. Не верь ему, Рон! Забери меня! Я покажу тебе жизнь! Взамен, я дам тебе что захочешь. Всю себя. Найду девочек. Тебя будут ублажать лучшие неронки. Рон! Ро-он!!
Скупая слеза скатилась по старческому лицу Михаила. Он вернулся, поднял Кармен, которая пыталась его отпихнуть единственной рукой, сильно расцарапав щеку мужу. Он достал из под кровати верёвку, и привычными движениями стал её связывать:
— Рон. Вы не обращайте внимания. У неё приступ. Она и не такое говорит. Это нормально. ВЫ не думайте, что она больная. Нет, она больная, но это временно. Скоро пройдёт. Да, милая?
— Что бы ты здох, мразь!
Михаил продолжил успокаивать Кармен, а Ровальд, тихонько удалился. Идя по полям, ещё долго он слышал приглушённые женские крики.
Мерзко, гадко, противно, зачатки чувства вины, которое умело навязала Кармен, угасали. Чем дальше он уходил, тем яснее становилось на душе, как и было, до встречи.
Преодолевая поле за полем, которые вновь превратились в дикие колосья риса, Ровальд остановился, вспоминая, как же прекрасна Гея. Милая, стройная, полностью живая, из плоти и крови, со своими ясными, голубыми глазами. Без всякой мерзости за душой, крикливости, дерзости.
Но, из этого разговора он извлёк важный урок. Разборщики опасны, с ними не спорить, ни пересекаться. Могут разобраться живого нерона, мирно идущего по улице, могут не разобрать. Как прихоть стукнет. Больше напоминают банду разбойников, которым понты дороже денег. Надеясь, что это не так, Ровальд преодолел ещё два десятка километров, выйдя на густое поле высокого сорняка, за которым начинались дома. Точно такие же фигуры, как Михаила. У каждой по закостеневшей конечности. Кто-то кормил корову, кто-то пас овец. Другие обрабатывали небольшие поля. На большие пространства, видимо, не хватало сил. Нерабочий протез, то ещё неудобство.
Стоило ли общаться с такими? Возможно. Но это будет последняя попытка найти контакт. Дальше, хуже. Он решил, что ни у кого, даже под угрозой уничтожения, не будет спрашивать дорогу. Как ещё у Освальда язык повернулся сказать такое: «спросишь дорогу»? Ладно, нефиг накручивать.
Выйдя на поле, Ровальд дружелюбно помахал рукой. Но никто не обратил на него внимания. Все были заняты своим делом. Но чем ближе он подходил, тем больше людей бросали свои места, брали вилы, лопаты, кирки, и выстраивались в организованный отряд.
— Стой, чужеземец. Кто ты?
— Нерон последней модели, видать. Глянь кая броня. Наверняка воевать с тесионцами собрался. Ага, соберёт пару трупов единолично, столько бонусов получит.
— Цыц в строю! Так что, чужак?
— Тесионец.
Старший задумался.
— Тесионец. — Попробовал он слово на вкус. — Это не те ли полоумные, что против Нерона держатся, за горами там вдалеке?
— Те.
— А, тьфу ты, народ. Эти мирные.
— С чего это мирные? Ты глянь какой. Весь сияет. Счас заберёт наш скот…
— Цыц в строю! Мирные, значит мирные. Ты ведь мирный, чужак?
— Мирный.
— Жрать, небось, хочешь?
— Нет.
— Вот вам. Пожалуйста. И жрать даже не хочет. Нахрен мы ему сдались? Всё, проходи, аккуратно ступай по грядкам, не мешай работать. Скотинку не подави. Цеплят особенно. Ладно?
— Ладно.
Ровальд потерял нить разговора, потерял желание узнавать что-то, напрочь забыл вопросы, которые хотел задать. Ситуация всё сама расставила по своим местам. Он прошёл мимо, а те смотрели ему вслед, да вновь принялись за работу. Он уже покинул очередную деревню, но в самый последний момент подбежал паренёк. Живой, полностью настоящий, без нероновского улучшения.
— Дядь, а дядь. Можн спросить тя?
— Ну, спроси.
— А ты живой, как я. Или ты весь металлический?
— Живой. Как ты.
— То есть, это просто броня такая, внутри ты такой же, как я?
— Да.
— А то таких как я мало. Я тут как белая ворона. Понимаешь, дядь? Меня и любят, и как-то косо смотрят, одновременно. Странно мне. Можешь лицо показать?
— Нет.
— Почему?
Ровальд задумался. Что ему ответить? Простая наивная душа, открытая.
— Если сниму, сам не надену.
— А я помогу.
— Таких как ты, человек сорок надо, что бы помочь.
— Ну ладно… Жаль. А расскажешь, как там, откуда ты пришёл?
— А ты расскажешь, что там по дороге дальше?
Мальчишка хитро улыбнулся.
— Ладно, так уж и быть, расскажу. — Протянул он. Но ты первый.
По дороге, Ровальд поведал ему о прекрасном городе Тесио, в котором жило и здравствовало много рыцарей, как он, женщин, детей. Все живые, как он. И там хорошо.
