Цесаревич Алексей с матросом А. Е. Деревенько
К сожалению, чувство вины, которое императрица испытывала из-за болезни сына, привело к тому, что в Царском Селе появился авантюрист-целитель Григорий Распутин. Его познакомила с императрицей Анна Вырубова в 1905 году. Александра Федоровна со свойственной ей экзальтированностью и склонностью к мистицизму решила, что перед ней не только спаситель ее сына, но и спаситель России. Неизвестно, насколько в реальности влиял Распутин на решения, которые принимал Николай, вероятно, что это влияние ничтожное, но всему Петербургу было известно, что Распутин передает ему советы через Александру Федоровну и содержание этих советов определялось тем, какую сумму предлагал ему тот или иной кандидат на должность. Вся эта некрасивая история не могла не повредить престижу царской семьи.
Императрица, по-видимому, искренне считала, что она действует в русле русских православных традиций, привечая во дворце «святого старца из народа». Но сами русские смотрели на это по-другому. Говорили, что Александра Федоровна «насадила такой разврат, что затмила собой самых отъявленных распутников и распутниц человечества». Публицист Василий Васильевич Шульгин писал, что в кинематографах запретили демонстрацию хроники, потому что в момент, когда царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно раздавался голос: «Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка — с Григорием». Утверждали, что Распутин посещал спальни царевен. Молва приписывала императрице слова: «…ничего худого в этом нет, а если бы даже и случилось что-нибудь, то это было бы только большим счастьем».
В спальне — правда, не царевен, а царевича — видела Распутина и великая княжна Ольга Александровна. Но в ее описании эта сцена выглядит очень мирной. Ольга рассказывает: «Когда я его увидела, то почувствовала излучаемые им ласку и тепло. По-моему, дети его любили. В его обществе они чувствовали себя совершенно непринужденно. Помню их смех при виде маленького Алексея, который скакал по комнате, воображая, что он зайчик. Неожиданно для всех Распутин поймал ребенка за руку и повел его к нему в спальню. За ними последовали и мы с Ники и Аликс. Наступила тишина, словно мы оказались в церкви. Света в спальне Алексея не было, горели лишь свечи перед чудными иконами. Ребенок стоял, не шевелясь, рядом с рослым крестьянином, склонившим голову. Я поняла, что он молится. Картина произвела на меня сильное впечатление. Я поняла также, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я не могу всего объяснить, но я была уверена, что этот человек совершенно искренен».
Цесаревич Алексей в морской форме. 1909 г.
* * *
Особенно недовольство российского общества Александрой Федоровной возросло после начала войны с Германией, когда императрица стала «ненавистной немкой» и «шпионкой кайзера». Газеты публиковали карикатуры, на которых императрица «признавалась»:
Ах, планов я строила ряд,
Чтоб «Екатериною» стать,
И Гессеном я Петроград
Мечтала со временем звать.
И вот уже по Петербургу поползли слухи, что императрица готовит переворот, дабы стать регентшей при малолетнем сыне: она-де «намерена и по отношению к своему мужу разыграть ту же роль, которую Екатерина разыграла по отношению к Петру III».
В деревнях говорили: «Наша Государыня Александра Федоровна отдала бы все германскому императору Вильгельму, — она ему родня», «Сама Государыня Императрица — главная изменница. Она отправила золото в Германию, из-за нее и война идет». В армии считали, что она поддерживает всех шпионов-немцев, которых по ее приказанию начальники частей оставляют на свободе. Медсестра Вера Чеботарева, работавшая с Александрой Федоровной в царском лазарете, записывает в своем дневнике в ноябре 1916 года: «26-го это ненужное появление с государыней и наследником на Георгиевском празднике. Настроение армии — враждебное, военной молодежи тоже: „Как смеет еще показываться — она изменница“». В отчетах военной цензуры утверждалось, что многие солдаты считали царицу «чистокровной немкой, играющей в руку Германии», что царя солдаты «любят», но думают, что «до него ничего не доходит, а то бы он искоренил немецкое влияние».
Эти предубеждения разделяли и штабные генералы, и гвардейские офицеры. Когда царица приезжала в Ставку, от нее старались прятать секретные документы, но потом офицеры утверждали, что после каждого такого визита русская армия терпела поражения. Генерал М. В. Алексеев заявил, что у царицы находилась секретная карта, которая существовала лишь в двух экземплярах, хранящихся у него и у императора. Говорили, что морской министр адмирал И. К. Григорович в ответ на настойчивые запросы из Царского Села относительно времени операции нарочно передал ложную информацию, и в назначенный час в указанном месте были сосредоточены превосходящие силы немецкого флота. Член английского парламента майор Д. Дэвис писал в Лондон: «Царица, справедливо или нет, считается агентом германского правительства». Он рекомендовал «всеми возможными способами» убедить императрицу покинуть страну и вплоть до завершения войны гостить в какой-либо союзной стране. Дэвис писал: «…нет сомнений, что враг постоянно информируется о каждом передвижении и плане операций. В результате никакая серьезная информация не может быть сохранена в секрете, и это постоянно следует иметь в виду при переговорах с русскими властями». А в России уже прямо говорили о том, что императрицу нужно отправить в монастырь.
Даже такой рассудительный и мудрый человек, как Анатолий Федорович Кони, рассказывая о своем личном знакомстве с императрицей, отмечает ее здравый смысл и неподдельный интерес к делу благотворительности. Но потом, передавая то, что узнал из газет и из рассказов других людей, он пишет: «Я не имею основания думать, чтобы суеверная, полурелигиозная и полуполовая экзальтация, вызвавшая у нее почти обоготворение Распутина, имела характер связи. Быть может, негодяй влиял на ее материнское чувство к сыну разными предсказаниями и гипнотическим воздействием, которое попадало на бессознательную почву нервной возбудимости. Едва ли даже „старец“ имел через нее то влияние на назначения, которое ему приписывалось, так как именно после его убийства ее роковое влияние на дела возросло с особой силой. Деловое влияние Распутина в значительной степени создавалось раболепством и хамскими происками лиц, получавших назначения, причем он являлся лишь ловким исполнителем и отголоском их вожделений. Поэтому в этой сфере вредное влияние императрицы, быть может, было менее, чем его рисовали. Но ей нельзя простить тех властолюбия и горделивой веры в свою непогрешимость, которые она обнаружила, подчиняя себе мысль, волю и необходимую предусмотрительность своего супруга».
