И так со спокойным уже видом спрашивал государь Орлова, давно ли он любит ее? — „Третий год“. — „Бывала ли она беременна?“ — „Бывала“. — „Следовательно, и рожала?“ — „Рожала, но мертвых“. — „Видел ли ты мертвых?“ — „Нет, не видал, а от нее сие знал“, — отвечал Орлов. К несчастью сей любовницы незадолго перед тем при вывожении нечистот найден был мертвый младенец, обернутый в дворцовой салфетке, но не могли тогда дойти до виновницы того. Из ответов же сих заключил монарх, что сия убийца-мать есть точно фрейлина Гамильтон. Он тот же час призывает ее к себе и при Орлове же спрашивает ее о том. К несчастью виновная сия вздумала в том запираться и клятвенно невинность свою утверждать, однако же, наконец, будучи уличена потсудной любовью ея с Орловым, принуждена была признаться во всем и что уже двух таким образом погубила младенцев. Монарх паки спрашивает ее: знал ли о сем Орлов? — „Не знал“, — отвечает она, но монарх, оставшись о сем в подозрении, повелевает его отвести в крепость под стражу, а виновную, яко смертоубийцу и нераскаявшуюся, отдать уголовному суду.
Суд сей не мог не осудить ее на смерть; определение сие монарх (в 1719 году) подтверждает, и дается ей некоторое время на покаяние и приуготовление себя к казни.
Ее величество, любя сию несчастную, все силы свои употребляла на то, чтобы спасти ее, но все было тщетно. Наконец склонила она к убеждению супруга своего любимую его невестку — царицу Прасковью Федоровну, которой, говорит Татищев, советы и просьбы государь никогда не презирал, и условились, что накануне казни гамильтоншиной сия царица позвала монарха к себе с государынею и пригласила бы к тому же графа Апраксина, Брюса и Толстого. По прибытии их величества и сих особ, в продолжении разговоров, царица склонила речь на несчастную Гамильтон, извиняла преступление ее слабостью человеческой, срамом и стыдом, превозносила добродетель в Государе, милосердие, уподобляющее его Богу, перед которым все смертные виновны и нечисты, но он терпит оныя и ожидает покаяния нашего и проч. Сии рассуждения царицыны, утверждали, как самыя справедливейшие, и помянутые министры, заключая свои рассуждения псалмониковыми словами: аще беззакония назриши, Господи, кто постоит?
Монарх, все выслушав терпеливо, на перебивая речи их, спросил невестку свою: „Чей закон есть на таковые злодеяния?“ Царица должна была признаться, что вначале Божий, потом государев. „Что же именно закон сей повелевает? Не то ли, что проливая кровь человеческую, да прольется и его?“ Должна была подтвердить она и сие, что за смерть смертью. „А когда так, — сказал паки Государь, — то рассуди невестушка: если тяжко мне закон и отца, и дедов моих нарушить, то коль тяжче Закон Божий уничтожить, — и, обратясь к помянутым особам, сказал: — Не хочу быть ни Саулом, ни Ахавом, которые, нерассудною милостью закон преступя, погибли и телом, и душою; если вы имеете смелость, то возьмите на душу сие дело и решите, как хотите, — я спорить не буду“. После сего все умолкли, не смея ни на себя того взять, и ниже просить за несчастную государя; и царица увидела себя принужденной замять речь шуточным прикладом. И так бедная Гамильтон заплатила за убийство рожденных ей младенцев своею головою, которая на другой день сего разговора была отрублена публично».
П. Сведомский. «Мария Гамильтон перед казнью»
«Гамильтонша», или «Марьюшка», упомянутая в этой истории, — это Мария Даниловна Гамильтон, шотландка, происходившая из семьи, приехавшей в Россию еще при Иване Грозном. Вероятно, она — дочь Виллема (Уильяма) Гамильтона и находилась в родстве с той самой Мэри Гамильтон, женой Артамона Матвеева и воспитательницей матери Петра. Мария служила фрейлиной жены Петра Екатерины.
Все мемуаристы отмечают ее красоту и подчеркивают, что она не осталась не замеченной Петром. Например, Андрей Нартов пишет: «Впущена была к его величеству в токарную присланная от императрицы комнатная ближняя девица Гамильтон, которую, обняв, потрепал рукою по плечу, сказал: „Любить девок хорошо, да не всегда, инако, Андрей, забудем ремесло“. После сел и начал точить».
По официальной версии, Мария родила от Орлова, денщика Петра, двух младенцев и то ли убила их сразу же после родов, то ли, как сама созналась на следствии, «вытравливала детей лекарствами, которые брала у лекарей государева двора, причем сказывала лекарям, что берет лекарства для других надобностей». Впрочем, дознание в петровские времена включало в себя пытку (и она применялась к Гамильтон), у обвиняемой не было защитника, и она легко могла оговорить себя. Также она созналась, что, «будучи при Государыне царице, вещи и золотые (червонцы) крала, а что чего порознь — не упомнить». Часть червонцев отобрали у нее при обыске, часть, по ее собственным словам, она отдала Орлову.
Также допросили горничную Гамильтон Катерину Терновскую, которая подробно рассказала, как ее хозяйка убила новорожденного ребенка. Впрочем, вторая горничная, Варвара Дмитриева, показала, что действительно при ней Гамильтон была больна, но о детоубийстве она ничего не знает; о краденых вещах и деньгах также ей ничего не известно.
На очной ставке Орлов заявил, что находился в любовной связи с Гамильтон, но не слышал от нее, что она родила и бросила мертвого, червонцы же принял от нее, думая, что они принадлежат ей самой. Мария подтвердила показания Орлова в присутствии Петра и не отказалась от своих показаний даже после пыток и ударов плетьми.
Орлова освободили, Гамильтон приговорили к смертной казни, но царь заставил ждать ее целых четыре месяца. Мария до самого конца надеялась на прощение. На казнь она оделась в белое шелковое платье с черными лентами, надеясь, что ее красота разжалобит монарха. Но Яков Штелин, еще один мемуарист Петра, рассказывает, что по прочтении указа о смертной казни Петр подошел к молящей о пощаде Гамильтон и, поцеловав ее, сказал: «Без нарушения божественных и государственных законов, не могу я спасти тебя от смерти, и так прийми казнь, и верь, что Бог простит тебя в грехах твоих, помолись только ему с раскаянием и верою».
Легенда гласит также, что Петр поднял отрубленную голову, поцеловал ее, затем, будучи сведущ в анатомии, показал и объяснил присутствующим части головы и, снова поцеловав ее, уехал с места казни.
Еще одна легенда рассказывает, что отрубленную голову Гамильтон по приказу Петра положили в банку со спиртом. С 1724 года эта банка хранилась в Академии наук, в особой комнате, вместе с головой камергера Монса. И только в начале 1780-х годов эти головы, по приказанию Екатерины II, закопали в погребе. Однако еще в 1830-х годах сторож Кунсткамеры показывал посетителям голову мальчика 12–15 лет, выдавая ее за голову несчастной Гамильтон.
* * *
У Петра и его денщика, по-видимому, была еще одна «общая» любовница — Авдотья Чернышева. Стараясь отвлечь Орлова от нее, бедная Гамильтон украла деньги у своей хозяйки. Авдотью сам император прозвал «бой-бабой», и, возможно, именно поэтому ее судьба сложилась счастливо.
