Елизавета Романовна Воронцова
В своих мемуарах Екатерина передает слухи, ходившие в Петербурге, о том, что Петр собирался развестись с ней и жениться на Воронцовой. После его смерти ее отправили в деревню к отцу. По распоряжению Екатерины, Воронцова вышла замуж за полковника, потом статского советника Александра Ивановича Полянского. Она скончалась в возрасте 52 лет.
Другие обвинения
Возможно, на совести Екатерины еще две загубленные жизни, речь идет об упоминавшихся уже в этой книге, несчастном Иоанне Антоновиче и княжне Таракановой. Два человека, между которыми нет ничего общего, кроме того, что они мешали императрице.
Первый — сын Анны Леопольдовны. Мы уже знаем, что он погиб в Шлиссельбурге, его убила охрана, когда некий поручик Мирович пытался освободить узника. Произошло это в 1764 году, то есть вскоре после восшествия на престол Екатерины, когда ее положение еще оставалось шатким. Историки полагают, что Мирович, возможно, сам того не зная, действовал «по сценарию», написанному для него то ли самой императрицей, то ли воспитателем ее сына, графом Никитой Ивановичем Паниным. Уж слишком пунктуально воспроизвелась в реальности та инструкция, которую Панин давал тюремщикам Иоанна: «…ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то были комендант или иной какой офицер, без имянного за собственноручным Ея Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа, и захотел арестанта у вас взять, то онаго никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать!».
Иоанна Антоновича убили, но жив его отец Антон Ульрих и его дети. Узнав о вступлении Екатерины на престол, он обращается к новой императрице, моля о милосердии, униженно называя себя «пылью и прахом», и просит лишь о том, чтобы дети могли «чему-нибудь учиться».
Екатерина написала в ответ: «Вашей светлости письмо, мне поданное на сих днях, напомянуло ту жалость, которую я всегда о вас и вашей фамилии имела. Я знаю, что Бог нас наипаче определил страдание человеческое не токмо облегчить, но и благополучно способствовать, к чему я особливо (не похвалившися перед всем светом) природною мою склонность имею. Но избавление ваше соединено еще с некоторыми трудностями, которые вашему благоразумию понятны быть могут. Дайте мне время рассмотреть оные, а между тем я буду стараться облегчить ваше заключение моим об вас попечением и помогать детям вашим, оставшимся на свете, в познании Закона Божия, от которого им и настоящее их бедствие сноснее будет. Не отчаивайтесь о моей к вам милости, с которой я пребываю».
Петр III и Иоанн Антонович. Ксилография
Она посылает страже запрос о том, «знают ли молодые принцы, кто они таковы, и каким образом о себе рассуждают?». И получает вполне резонный ответ: «Живут означенные персоны в одних покоях и нет меж ними сеней, только двери, то молодым не знать им о себе, кто они таковы, невозможно, и все по обычаю называют их принцами и принцессами».
Тогда Екатерина предлагает Антону Ульриху уехать одному, «а детей его для тех же государственных резонов, которые он, по благоразумию своему, понимать сам может, до тех пор освободить не можем, пока дела наши государственные не укрепятся в том порядке, в котором они к благополучию империи нашей новое свое положение теперь приняли».
Отец отказался покинуть детей. Он еще несколько раз писал Екатерине, заклиная ее «кровавыми ранами и милосердием Христа» сжалиться над его семьей и дать ей свободу, но императрица ему больше не отвечала. Антон Ульрих скончался в Холомогорах в мае 1774 года. Свободу оставшиеся в живых отпрыски брауншвейгского семейства обрели только в начале 1780 года, когда Екатерина сочла, что они больше не представляют для нее опасности, и отправила их в Данию, к тетке Юлиане Марии, датской королеве. Поступок настоящего политика, циничного до мозга костей.
* * *
С княжной Таракановой она тоже обошлась сурово. По ее приказу Алексей Орлов, брат Григория Орлова, заманил авантюристку, сбежавшую за границу, на корабль. Ее привезли в Россию, поместили в каземат Петропавловский крепости и много месяцев допрашивали, пытаясь выяснить, по чьему приказу она действовала.
Екатерина сама составляет инструкцию для следователя. Она писала князю Головину, руководившему дознанием: «…велите к тому прибавить, что никто ни малейшего не имеет сомнения о том, что она авантюрьерка, и для того вы ей советуйте, чтоб она тону убавила и чистосердечно призналась в том, кто ее заставил играть сию роль, и откудова она родом, и давно ли плутни сии примышленны», и отправляла ему один лист «опросных пунктов» за другим, и придумывала все новые ловушки для несчастной самозванки. «Удостоверьтесь в том, действительно ли арестантка опасно больна, — писала Екатерина. — В случае видимой опасности, узнайте, к какому исповеданию она принадлежит, и убедите ее в необходимости причаститься перед смертию. Если она потребует священника, пошлите к ней духовника, которому дать наказ, чтоб он довел ее увещаниями до раскрытия истины; о последующем же немедленно донести с курьером».
Потом предлагала умирающей женщине брак с одним из поляков, сопровождавших ее на корабль и арестованным вместе с нею: «Не допрашивайте более распутную лгунью, — инструктировала она Голицына, — объявите ей, что она за свое упорство и бесстыдство осуждается на вечное заключение. Потом передайте Доманскому, что если он подробно расскажет все, что знает о происхождении, имени и прежней жизни арестантки, то будет обвенчан с нею и они потом получат дозволение возвратиться в их отечество. Если он согласится, следует стараться склонить и ее, почему Доманскому и дозволить переговорить о том с нею. При ее согласии на предложение — обвенчать их немедленно, чем и положится конец всем прежним обманам».
Княжна Тараканова
Княжна Тараканова стояла на своем: «Требуют теперь от меня сведений о моем происхождении, — писала она Голицыну, — но разве самый факт рождения может считаться преступлением? Если же из него хотят сделать преступление, то надо бы собрать доказательства о моем происхождении, о котором и сама я ничего не знаю. Меня обвиняют, что я называла себя дочерью императрицы. Если я называла себя этим именем, то не иначе, как в шутку, в тесном дружеском кружке, чтоб отделаться от вопросов, с которыми неотвязно приставали ко мне друзья мои. А разве слова, сказанные в минуту веселости, в виде шутки, могут считаться обвинением в преступлении? Я ничего не прошу, только возвратите мне свободу. Если вы меня освободите, я немедленно уеду в Оберштейн и о всем случившемся навеки сохраню глубочайшую тайну. Сделать это тем более возможно, что на корабле меня принимали за какую-то польскую даму. Вместо того чтобы предъявить мне положительные сомнения в истине моих показаний, мне твердят одно, и притом в общих выражениях, что меня подозревают, а в чем подозревают и на основании каких данных, того не говорят. При таком направлении следствия как же мне защищаться против голословных обвинений? Если останутся при такой системе производства дела, мне, конечно, придется умереть в заточении. Теперешнее мое положение при совершенно расстроенном здоровье невыносимо и ни с чем не может быть сравнено, как только с пыткой на медленном огне». Она родила в тюрьме младенца (возможно, сына Алексея Орлова) и скончалась от чахотки (а вовсе не погибла во время наводнения), так и не признавшись в своем обмане и не назвав настоящего имени.
