Активной жизнью жил Гатчинский дворцовый театр. Здесь ставили оперу «Сын-соперник» Бортнянского (вероятно, с политическим подтекстом), а также «Честный преступник» (сюрприз, подготовленный Марией Федоровной для Павла: репетиции проводились втайне от него), французские оперы «Роза и Кола», «Сутяги», итальянские «Мельничиха», «Похищенная крестьянка», «Благородные поступки», «Невольники от любви», «Князь-Трубочист», французские пьесы: «Адвокат Патлен», «Игра любви и случая», «Философ того не ведал», «Тайная мать», русские: «Нина», «Ненависть к людям и раскаяние», «Индейцы в Англии», «Сын любви» и т. д.
Случалось Павлу и охотиться, и здесь он так же проявлял свой эксцентричный нрав — охота Павла была особой, новой в России. Павел держал на псарне только маленьких собак, которым не под силу затравить оленя, и охота заключалась в стремительном преследовании убегающего животного, во время которого всадники рисковали гораздо больше, чем их добыча.
Но, пожалуй, лишь олени гатчинского зверинца могли благодарить Павла за тихую и мирную жизнь. В те 13 лет, которые Павел прожил в Гатчине, будучи великим князем, атмосфера во дворце часто была поистине грозовой. После очередной шпильки от матушки-государыни, по воспоминаниям современников, Павел приходил в такое мрачное расположение духа, что перед ним «и небо и земля теперь виноваты».
Не легче жилось и Марии Федоровне. Павел открыто ухаживал за ее фрейлиной, той самой Екатериной Нелидовой, и великой княгине приходилось терпеть этот адюльтер, так как Нелидова могла порой смягчить гнев Павла. Возможно, еще большей бедой для Марии Федоровны стало то, что Екатерина, точь-в-точь повторив чудовищный поступок Елизаветы, забрала у своей невестки двух старших сыновей, Александра и Константина, и воспитывала их сама. Как прежде великой княгине Екатерине, так теперь великой княгине Марии приходилось просить разрешения на свидание со своими детьми. Для этого ей приходилось ездить из Гатчины в Петербург и обратно, а дорога занимала не меньше четырех часов. Чтобы не тратить время на еду, Мария Федоровна частенько перекусывала холодным мясом прямо в карете, а возвратившись в Гатчину, силилась не уснуть прямо посреди бала. Если же ей случалось заночевать в Петербурге, фрейлинам приходилось одалживать для великой княгини постельное белье, ночной чепец или теплую кофту — у Марии Федоровны не было своих вещей в Зимнем дворце.
К счастью, у Марии были дочери, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина, Анна (еще одна маленькая великая княжна, Ольга, рано умерла) и младший сын Николай (Михаил родился позже, в 1798 году, когда Павел уже стал императором), и они росли рядом с матерью. Для них Мария Федоровна пыталась воссоздать в другой резиденции великого князя — в Павловске — свой родной Монбельяр. Здесь, «по желанию великой княгини Марии Федоровны… был разбит огород для занятий в нем детей ее высочества. Великие князья отбивали грядки, сеяли, садили; великие княжны пололи, занимались поливкою овощей, цветов и т. д. Час отдыха возвещался звоном в колокол на кровле Старого Шале, звонила нередко сама августейшая хозяйка, и „работники и работницы“ собирались к завтраку, приготовленному в комнатах Шале или во дворце под сенью веранды».
Великие княжны Александра Павловна и Елена Павловна
Еще она придумала создать в Павловске, как назвали бы это сейчас, «тематический парк», посвященный «Сказке о царевиче Хлоре», которую просветительница-бабушка сочинила для своих внуков. А на самой красивой излучине реки Славянки решила поставить прекрасный греческий Храм дружбы, хотя бы таким символическим образом подружить мать и сына. Внутри павильона, в центре, установили статую Екатерины II в виде богини плодородия Цереры; надпись на павильоне гласила «Любовь, почтение и благодарность посвятили».
Павловск. Храм Дружбы
Принцессы были общепризнанными красавицами и входили в число самых образованных высокородных дам Европы. Старшую из них, Александру, бабушка Екатерина попыталась выдать замуж необычайно рано даже для тех времен — княжне исполнилось всего 13 лет. «Она говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, понимает все очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость» — так аттестовала юную невесту императрица.
В женихи избрали короля Швеции Густава IV, который под именем графа Paгa прибыл в Петербург на смотрины в 1796 году. Был назначен день обручения, но Екатерина «перехитрила сама себя». Она категорически настаивала на том, что Александра должна остаться православной и иметь православную церковь и священников при шведском Дворе. Протестант Густав не мог с этим согласиться и попросту не пришел на церемонию обручения. Все случившееся стало чрезвычайно унизительным и для императрицы, и для княжны, и для Павла, который с самого начала был против этого брака.
В самом мрачном расположении духа Павел удаляется в Гатчину, намереваясь провести там едва ли не всю зиму. Один из его приближенных, граф Ростопчин, так описывает настроение великого князя осенью 1796 года: «Он продолжает свои постоянные занятия и очень доволен, когда день подходит к концу, так как время гнетет его. Нужно признать, что положение его очень неприятно во всех отношениях. Надо бы иметь терпение, а вот этого-то ему и не хватает».
Письмо это замечательно тем, что написано 5 ноября 1796 года, а днем позже, 6 ноября, из Петербурга приходит весть о том, что Екатерина умирает.
Императрица
Став императрицей, Мария Федоровна много сил и времени отдавала тому, чтобы «навести лоск», сделать Двор по-настоящему представительным. Кажется, порой она даже «перегибала палку». Екатерина отдавала должное пышным церемониям, но она отнюдь не стремилась подчинить им всю свою жизнь и жизнь своего окружения. А Павел пытается сделать именно это, ему кажется, что таким образом он будет контролировать все, что происходит при Дворе и Мария Федоровна его в этом поддерживает. Она тоже немало натерпелась от Екатерины. Теперь настало ее время насладиться властью, хотя бы и в очень ограниченных рамках.
Елизавета Алексеевна, принцесса Баденская, жена великого князя Александра, жалуется матери: «Увы, Матушка, все, что я писала вам вчера о свободе, на которую я надеялась в отсутствие Их Величеств, распалось в прах; нужно всегда склонять голову под ярмом; было бы преступлением дать вздохнуть один раз полной грудью. На этот раз все исходит от Императрицы, именно она хочет, чтобы мы жили во Дворце во время их отсутствия, чтобы все вечера мы бы проводили с детьми и их Двором, наконец, чтобы и днем мы носили туалеты и драгоценности, как если бы мы были в присутствии Императора и придворного общества, чтобы был „Дух Двора“ — это ее собственное выражение».
