Александра Андреевна Толстая, фрейлина Марии Александровны, пишет: «Княжна Долгорукова появлялась при дворе очень редко, только по случаю больших выходов и придворных балов, поэтому заметить что-либо было трудно. Однако я тотчас отметила зарождение нового увлечения. Поскольку государь был моим товарищем детства, я знала его наизусть, если можно так выразиться, и не придавала никакого значения проявлениям его симпатии, полагая, что все ограничится, как обычно, заурядным флиртом. Когда великий князь (а впоследствии император) бывал влюблен, он не умел этого скрывать, и его неблагоразумие свидетельствовало о его величайшей невинности. Я не приняла в расчет, что его преклонный возраст увеличивал опасность (у меня имеется на этот предмет своя теория), но больше всего я не приняла в расчет, что девица, на которую он обратил свой взор, была совсем иного пошиба, чем те, кем он увлекался прежде. Она происходила из семьи, все члены которой мало ценили такие качества, как нравственность и честь… Все видели только происходящее на глазах — прогулки с частыми, как бы случайными, встречами, переглядывание в театральной ложе и т. д. и т. п. Говорили, что княжна преследует императора, но никто пока не знал, что они видятся не только на публике, но и в других местах… Не слишком умная, она была тогда очень юной и безумно влюбленной в императора, которого обожала, как говорят, будучи еще воспитанницей Смольного. Возможно, она не полностью осознавала угрожающую ей опасность, но что сказать о низости ее брата, пожелавшего подобного положения своей сестре, позволившего ей так пасть, и, вероятно, заранее подсчитавшего личные выгоды?».
* * *
Ольга Николаевна (единственная, кто позже поддержит Александра в его намерении обвенчаться с Долгоруковой) в своих мемуарах обиняками пытается доказать, что Мария Александровна простила мужа: «Ее любовь к Саше носила отпечаток материнской любви, заботливой и покровительственной, в то время как Саша, как ребенок, относился к ней по-детски доверчиво, — пишет она. — Он каялся перед нею в своих маленьких шалостях, в своих увлечениях — и она принимала все с пониманием, без огорчения. Союз, соединявший их, был сильнее всякой чувственности. Их заботы о детях и их воспитании, вопросы государства, необходимость реформ, политика по отношению других стран поглощали их интересы. Они вместе читали все письма, которые приходили из России и из-за границы. Ее влияние на него было несомненно и благотворно. Саша отвечал всеми лучшими качествами своей натуры, всей привязанностью, на какую только был способен. Как возросла его популярность благодаря Мари! Они умели не выпячивать свою личность и быть человечными, что редко встречается у правителей».
А Анна Тютчева отмечает все нарастающее угнетенное состояние императрицы: «Многие обвиняли ее в слабости характера, а между тем она не была лишена силы воли, но весь запас этой воли был направлен внутрь, против нее самой, против всякого непосредственного импульса. Она так научилась остерегаться первого своего движения, что создала себе в конце концов как бы вторую, совершенно условную натуру. Она была осторожна до крайности, и эта осторожность делала ее слабой в жизни, которая так сложна, что всегда выходит за пределы наших расчетов и требует порыва, решительности, непосредственности, инстинкта от тех, кто хочет ею овладеть и над нею властвовать. Из этой осторожности вытекала большая нерешительность, которая делала в конце концов отношения с ней утомительными и тягостными».
Тем не менее, императрица старалась находить в себе силы для общественной жизни и участия в важнейших начинаниях мужа. Павел Александрович Кропоткин вспоминает в своей книге «Записки революционера»: «Из всей императорской фамилии, без сомнения, наиболее симпатичной была императрица Мария Александровна. Она отличалась искренностью, и когда говорила что-то приятное кому, то чувствовала так. На меня произвело глубокое впечатление, как она благодарила меня за маленькую любезность… Так не благодарит женщина, привыкшая к придворной лести. Она, без сомнения, не была счастлива в семейной жизни. Не любили ее также и придворные дамы, находившие ее слишком строгой: она не могли понять, отчего это Мария Александровна так близко принимает к сердцу „шалости“ мужа. Теперь известно, что Мария Александровна принимала далеко не последнее участие в освобождении крестьян… Больше знали о том деятельном участии, которое принимала Мария Александровна в учреждении женских гимназий. С самого начала, в 1859 году, они были поставлены очень хорошо, с широкой программой и в демократическом духе. Ее дружба с Ушинским спасла этого замечательного педагога от участи многих талантливых людей того времени, то есть от ссылки».
Особенно ей тяжело стало, когда начались покушения на Александра.
Первое покушение было совершено во время прогулки императора в Летнем саду 4 апреля 1866 года, в 4 часа дня. Император уже направлялся к карете, которая ждала его за воротами. В этот момент Дмитрий Каракозов попытался выстрелить в царя, но стоявший в толпе крестьянин Орловской губернии Осип Комиссаров успел ударить покушавшегося по руке, и пуля прошла мимо.
Легенда гласит, что сразу после выстрела Александр подошел к схваченному Каракозову и спросил его: «Ты поляк?» — «Я русский! — ответил заговорщик и добавил, объясняя причины своего поступка: — Ваше Величество, вы обидели крестьян!» В самом деле, Александру пришлось пойти на уступки дворянскому лобби, и крестьян освободили без земли, которую должны выкупать. Мера эта привела к разорению множества крестьянских семей, исходу их в города, где они в лучшем случае поступали на заводы, а в худшем становились нищими. Молодежь разочаровалась в Александре, решила, что он предал идеалы, за которые выступал в юности.
Покушения на императора повторялись. Второе из них произошло 25 мая 1867 года в Париже, где, кстати, Александр тайно встречался с Долгоруковой. Когда он прогуливался с императором Наполеоном III в открытом экипаже, внезапно из толпы выбежал человек и дважды выстрелил по карете, ни одна из пуль не причинила сидящим в ней вреда.
Когда известие о покушении пришло в Царское Село, где находилась в это время императрица с младшими детьми, Александра Долгорукова записала: «Я знала, что императрица осталась одна, и представляла, в каком она теперь состоянии. Поколебавшись одно мгновение из боязни показаться нескромной, я все же решилась подняться к ней и правильно сделала. Она тут же приняла меня и, казалось, была рада возможности облегчить сердце. Она изливала мне душу с лихорадочным возбуждением, не свойственным ей обычно. Я чувствовала, что каждое ее слово продиктовано горечью…
— Господь сохранит императора, сударыня, как Он хранил его до сих пор, — сказала я, чтобы ободрить ее.
— О, но не следует искушать Господа, подвергаясь без всякой нужды опасности! — возразила она с негодованием, которое явно относилось к государю».
Очередное покушение на императора произошло 2 апреля 1879 года, снова во время прогулки. Когда Александр переходил через Певческий мост, направляясь в Зимний дворец, его подстерег член революционной организации «Земля и воля» Александр Соловьев и открыл огонь. Император бросился бежать, а охрана схватила стрелка.
Позже Вера Фигнер рассказывала о Соловьеве: «Он изложил нам свой взгляд на деятельность в народе и на общее положение дел в России. Пропаганда была, по его мнению, простым самоуслаждением при современном порядке вещей, когда борьба за интересы массы на почве легальной является беззаконием, нелегальностью в глазах всех представителей собственности, всех лиц администрации. Стоя на этой почве, вооруженные лишь принципом народной пользы и чувством справедливости, мы не имеем никаких шансов на успех, так как на стороне наших противников — материальное богатство, традиции и власть…
