Покойный Борис Александрович был моим другом, мы делили с ним в трудные времена нашей совместной жизни ее невзгоды и трудности. Я давно намечал сделать то, что так правильно сделал незнакомый мне автор статьи в «России», посвященной генералу Штейфону. Я опоздал. И теперь, получив предложение составителей сборника, посвященного десятилетию со дня основания Русского Охранного Корпуса в Югославии, – я с искренним удовлетворением на это предложение отозвался и решил сделать то, к чему призывает С. Жуков, и, пойдя по указанному им пути, – вспомнить о старом друге и искреннем русском патриоте Борисе Александровиче Штейфоне, который доблестно вел Русский корпус по его страдному и жертвенному пути, и который умер, будучи командиром этого корпуса.
Борис Александрович Штейфон был старше меня по Военной академии, и познакомился я с ним уже после революции, почему мои воспоминания о нем начинаются только с этого времени. Его боевую службу в рядах старой Императорской армии, вероятно, опишет кто-либо другой, после того, как то вето, о котором говорит автор первой в русской зарубежной печати статьи о нем – будет приподнято им и мною.
После революции и разложения русского фронта 1-й Мировой войны часть русских офицеров оказалась в Харькове. Я лично попал туда по родственным связям моей жены, Борис Александрович – по прежней своей службе еще до академии. Общие трудности, которые в такой массе стали перед русским офицером, пережившим революцию, стали и перед нами в богоспасаемом Харькове. Россия кипела в котле революции. Всюду формировались новые фронты и создавались новые очаги борьбы… дошло это и до Харькова, и в один непрекрасный день провокация бывшего командующего одной из армий внешнего фронта генерала Ю.
[174]), перешедшего на украинскую службу – все мы, старшие офицеры (полковники), жившие в городе, оказались перед вербовщиком советской армии Сиверса, старавшегося найти для своего командующего пополнение в среде офицеров Генерального штаба. Побывал он и у меня, и в разговоре с ним (это был также старый офицер и притом военный инженер полковник Щ.), я, всеми мерами отбиваясь от «лестного» предложения возглавить штаб советского формирования, не желая принимать которого генерал Ю. назвал ему наши фамилии и адреса – узнал о существовании в Харькове других офицеров, в том числе и Б.А. Штейфона. Скрываясь от советского вербовщика и дождавшись занятия Харькова частями германской армии, я стал разыскивать тех, кого по отношению к сотрудникам Сиверса я мог считать моими единомышленниками.
Это были полковник Штейфон, полковник Ткачев и полковник X. (фамилию последнего не называю, так как не знаю его судьбы) – старшим и при том офицером Генерального штаба был Борис Александрович. С присущей ему решимостью он нас объединил и начал работу, которую он вел, надо признаться, с большой осторожностью, что было, конечно, правильно, потому что надо было «конспирировать» не только по отношению к большевикам, но и к оккупантам. У Бориса Александровича были исключительные организаторские способности (что он потом так блестяще показал в Галлиполи), и под его руководством мы начали работу по пополнению Добровольческой армии, как личным составом, так и переброской туда добывавшимися нами всякими правдами и неправдами вооружения и снарядов.
Работа под руководством Б.А. Штейфона велась в обстановке сложной и опасной. Почва под нами постепенно начала в буквальном смысле гореть, и надо было смываться… Борис Александрович, начиная с меня, отправлял всех нас постепенно в Добровольческую армию, и только впоследствии, когда дольше оставаться в Харькове стало уже невозможным, преследуемый агентами Петлюры, с немалыми трудностями добрался до Екатеринодара. Отмечу, что работа нашей четырехчленной группы, наименованной «Добровольческим центром в Харькове», была признана генералом Алексеевым, и потому все мы, попадая в Екатеринодар, в штаб армии – приходили «к себе», так как уже числились в составе армии, на которую работал «центр полковника Штейфона»!
Началась наша служба в рядах Добровольческой армии. Борис Александрович пошел на строевые должности Генерального штаба. Его командование Белозерским полком и время, в течение которого он был «начальником штаба Полтавского отряда генерала Н.Э. Бредова», известно многим из тех, кто служил в Добровольческой армии. Я лично был в то время в штабе генерала Драгомирова в Киеве – там же был и штаб Полтавского отряда, душой которого конечно был Борис Александрович, верный и точный исполнитель указаний своего начальника отряда.
Судьба Полтавского отряда была очень сложной и очень тяжелой. Постепенно отходя вместе со всей армией генерала Деникина на Юг, отряд попал в Одесский район и не попал в число войск, имевших возможность эвакуироваться за границу… Отряду пришлось «отступать», то есть идти на север с боем, и, наконец, достигнув Польши, оказаться за проволокой польских лагерей, не слишком гостеприимно встретивших русские полки. Много дипломатических способностей пришлось проявить начальнику отряда и его начальнику штаба, чтобы добиться кардинального изменения в судьбе отряда – получения разрешения на переброску через Румынию в Крым, в армию генерала Врангеля. Выполнение этой задачи было возложено на Бориса Александровича, который в сложной обстановке того времени пробился в Крым и, явившись генералу Врангелю, получил от него указания и задачи. В Константинополе, где я был тогда в распоряжении русского Военного представителя, мы встретили полковника Штейфона радостным известием, что его заслуги на должности начальника штаба отряда, а до того и работа по командованию полком, оценены Главнокомандующим, отдавшим приказ о производстве его в генерал-майоры. Борис Александрович был всегда настоящим военным и такое отношение к его службе – очень порадовало его!
В смутной обстановке тогдашней Европы отряд был переброшен в Крым. Можно и не быть военным, чтобы понять, какие трудности стояли при этой сложной операции перед начальником штаба отряда – организаторские способности и всегдашняя жертвенность Бориса Александровича помогли ему с успехом эту операцию провести!
Но крымский период, один из самых ответственных и героических периодов в Гражданской войне в России, закончился эвакуацией армии в Турцию; эвакуацией беспримерной, но… но это было поражение, и этот факт убийственно влиял на настроение и энергию многих. Много старых добровольцев, как тогда говорили, «сматывали свои удочки» и уходили в частную жизнь, устраивая ее в мере сил и возможности, возможно выгоднее для себя. Лишь немногие ушли в лагеря Галлиполи, Лемноса и Чаталджи, где были трудности, доходящие до страдания, и… не было никаких должностей для генералов. Производство Бориса Александровича в этот чин за отличие, казалось, становилось скверной шуткой судьбы над его стремлениями и желаниями…
Это его не остановило – он пошел в Галлиполи рядовым, не надеясь на какую-либо обеспечивающую его должность. Он по натуре своей не мог оставить родной ему армии, и он остался при ней!
Но во главе интернированной армии стоял генерал Кутепов. Он знал Бориса Александровича, и он хорошо понимал, что в невыносимо тяжкой обстановке на полуострове, в положении полупленников, лишенных всех прав, – ему нужны будут выдающиеся помощники, и он не только удержал генерала Штейфона при себе, но и назначил его на трудный и очень неблагодарный пост коменданта Галлиполи. Генерал Кутепов не ошибся в своем выборе – мало кто знает, а кто знал, тот мало об этом говорил, какая доля заслуженной генералом Кутеповым на Галлиполи славы выдающегося организатора подавленной в своих настроениях армии – по праву должна принадлежать его помощнику – коменданту города Галлиполи, с его, теперь даже, пожалуй что, и нежно вспоминаемой «губой» и с неизменными строгостями коменданта. Должность эту и лиц, ее исполняющих, испокон веков не слишком жаловала русская офицерская масса. Но тем труднее положение того, кто честно несет ее, – и таким честным комендантом без страха и упрека был, конечно, генерал Штейфон. Думаю, что многие галлиполийцы теперь согласятся с этой моей оценкой!
