Кончилось галлиполийское сиденье… отгремели преследования Стамболийского по отношению к русским «контингентам» в Болгарии. Борис Александрович оказался в Югославии… положение было сложным. Ему, хотя в жизни и одинокому, приходилось напрягать все усилия, чтобы устроить свою жизнь… но он не хотел и не уходил от армии. Личные осложнения привели его к временному конфликту с Главнокомандующим и заставили его применить свою деятельность к иной организации. Борис Александрович всегда был монархистом, и потому все свое внимание и всю свою энергию он перенес на работу в Легитимных организациях и на сформирование «Легитимного Генерального штаба». Сам генерал Врангель писал мне, что его расхождение с Штейфоном наружно, так как, применяя к нему «законную меру» временного удаления из Армии, он выполнял только формальность, которую должен выполнять и сам Главнокомандующий.
Деятельность генерала Штейфона пошла по новому пути. Я с гордостью считаю, что на этот путь толкнул его я, глубоко ценя его во всей его работе со времени наших переживаний в Харькове… Я уговорил его написать свои воспоминания о походе бывшего «Полтавского отряда» из района Одессы на север и переживания отряда в этот страдный период. Эта первая его литературная работа под заголовком «Бредовский поход» была опубликована мною в Летописи Белой Борьбы «Белое Дело» (том III, 1927 г.) и послужила толчком для дальнейших литературных работ Б.А. Штейфона. Насколько он оказался на месте и в совершенно новом ему поприще, показывает его книга «Кризис Добровольчества», книга, посвященная профессору генералу А.К. Банову, и апология русской военной доктрины, которую всегда пропагандировал покойный профессор. А все те статьи, которые появлялись в русской зарубежной печати и которые принесли Борису Александровичу славу крупного военного мыслителя и талантливого военного писателя и звание профессора!
Я много пропускаю, мне поневоле приходится быть кратким в изложении, а между тем я еще не подошел к главному, что сделал генерал Штейфон в своей жизни, – к командованию Русским охранным корпусом, десятилетие сформирования которого в Югославии отмечает сборник, которому я передаю эту мою статью.
Русский охранный корпус в Сербии был сформирован местным военным командованием. Мысль эта была проведена в жизнь Генерального штаба полковником Кевишем, до войны бывшим в запасе и теперь на «русском вопросе» делавшим вновь свою прерванную ранее карьеру. Его планы были достаточно широки, и он не был чужд мысли, что Русский корпус должен быть применен только для борьбы на Востоке, то есть именно там, куда стремились русские бойцы, добровольно, невзирая ни на возраст, ни на имущественные вопросы, стихийно заполнившие ряды вновь формируемого корпуса… но такова была мысль полковника Кевиша, так могло думать военное командование немцев, но так не думала партия и ее возглавление. В этом расхождении и был зародыш будущей драмы и корпуса, и его командования.
В моем изложении я забегу несколько вперед – грядущая драма Русского корпуса была связана также и с судьбой полковника Кевиша. Я знал его лично и по его приглашению должен был вместе с ним на аэроплане лететь в Белград, куда меня звал Борис Александрович, 1-го июля 1942 года. Но в этот день я поехал в Белград поездом (иностранцу одному разрешения лететь не дали) – один, так как мой спутник внезапно заболел… А когда я вернулся в Берлин, то узнал, что он скончался вскоре после моего отъезда.
Во главе сформированного Русского корпуса стал генерал-майор Скородумов, который сразу же прямо и определенно заявил о том, что он стремится к продолжению борьбы против большевиков, что, разумеется, соответствовало стремлениям бойцов корпуса… но это было ошибкой, происходившей из плохой ориентировки о взглядах партии. Генерал Скородумов был немедленно отчислен от командования и даже временно арестован. Автоматически его заменил генерал Штейфон, который, пренебрегая своим военным старшинством и специальным образованием, согласился на предложение генерала Скородумова занять пост его начальника штаба. Так, исполняя свой долг, вступил Борис Александрович на тот путь, который после многих недоразумений, а потом и тяжких переживаний, привел его к преждевременной могиле.
Я написал, что корпус пополнялся стихийно. Однако надо оговорить, что германские власти почему-то сами ограничили эти стремления русской эмиграции, разрешив пополнение корпуса только из стран юга Европы. Даже из самой Германии русской эмиграции не было дано разрешения пополнять собою ряды корпуса. В этом сразу же сказалась двойственность политики немцев по отношению к русскому формированию. Разрешая его под влиянием полковника Кевиша и лиц, ему сочувствовавших, они в то же время не доверяли русским (что потом так ярко сказалось и в отношении их к ими же разрешенной Русской Освободительной Армии генерала Власова) и, что более странно для руководства армии, которая была в апогее своих успехов, – боялись их…
Формирование корпуса, первые шаги его на поле сражений при таком условии были более чем сложны. Каждая мелочь проходила через массу формальностей и трений. Непосредственное «заведование» Русским корпусом было возложено на маленького офицера (кажется, что по происхождению австрийца), майора Лихтенеккера, который, видимо, полагал, что командует корпусом он! Естественно, что взаимоотношения с ним у генерала Штейфона установились отвратительные. Положение усложнялось тем, что Борис Александрович совершенно не владел немецким языком. Лихтенеккер не говорил по-русски. Командование, назначая его, не дало себе труда подумать об этом далеко не незначительном обстоятельстве. К сожалению, и в русской среде командиру корпуса не удавалось найти переводчика, которому он мог бы вполне доверять. В те восемь дней начала июля 1942 года, которые я провел в Белграде в качестве гостя генерала Штейфона, я по его просьбе помогал ему как мог, принимая участие во всех его переговорах с немецким начальством, которые он, пользуясь нашей старой дружбой, вел с лихорадочной поспешностью, чтобы использовать мое кратковременное пребывание в Белграде. Майор Лихтенеккер вел себя просто безобразно, позволяя себе при наших разговорах по-немецки совершенно невозможные отзывы о командире корпуса и его деятельности, в своем скудоумии не соображая, что я, конечно, все это передам генералу, чтобы полностью ориентировать его в характере отношения к нему приставленного к корпусу майора! Но это если и осведомляло Бориса Александровича, то мало помогало ему… Во многом он был в достаточной степени одинок!
В сущности говоря, положение складывалось так – он верил немцам (не все же были «Лихтенеккерами») или, правильнее сказать, верил в то, что немцы при правильном понимании обстановки могли свергнуть большевистскую власть в России. Немцы же, в лице их представителей, делали все, чтобы эту веру подорвать. И надо сказать, что при правильном понимании взаимоотношений Германии и России немцы могли много сделать. Но это правильное понимание когда-то сорвалось на Берлинском конгрессе, уничтожившем все достижения России на Турецком фронте в войну 1877–1878 гг. и аннулировавшем достижения Сан-Стефанского договора. Говорят, что после этого Бисмарк «одумался» и в своем завещании наказывал Германии хранить дружбу к России, как непременном условии благополучия созданной им Германской империи… На нашей жизни нам довелось быть свидетелями, как мало думали немцы о завещании своего гениального железного канцлера, если… если это завещание вообще существовало в природе!
