Если еще донцам при помощи Мамонтова удастся занять Воронеж, то получится великолепная выдвинутая вперед позиция для использования ее как плацдарма для наступления в любом направлении в тыл и фланг советских армий. Этот плацдарм стоит, по-моему, больше, чем даже Киев.
8, 9 сентября (Харьков). Вышло мое «Пора понять». В газете «Понедельник» перепечатаны мои «Халкинцы», к сожалению, без всякого указания на меня.
Все чаще и чаще до меня доходят слухи о внутреннем развале в нашей армии. То слухи о выходке офицеров против коменданта Харькова за арест офицера с угрозой насилием пехотой и броневиком, то об отрицательном отношении к генералам и штаб-офицерам, то о грабеже и т. п.
Словом, большевизмом несомненно заразилась и наша армия с ее ростом и пополнением мобилизациями. Ленин предсказывал, что мобилизация нас погубит, не дай Бог ему быть даже частично правым.
Но в общем что-то есть. Говорят о приезде каких-то большевиков-агитаторов. На улицах появились плакаты красными буквами, раньше не виданные мною: «Дадим мы миру мир навеки».
Что-то есть, это надо признать.
У Глушановского, случайно принявшего участие в Л.Л. Родцевиче-Плотницком, я прочел обращение последнего после суда, приговорившего его за 10-дневную службу большевикам к 9 годам каторги. На меня лично, несмотря на то что я его знаю и люблю, прошение произвело не очень благоприятное впечатление. Я бы его уволил со службы, хотя он и не успел служить у большевиков, т. к. за 10 дней занимал три различных должности.
Может, я слишком много знаю и его ссылка на детей, находящихся у Андогского, меня тронуть не могла.
Словом, его нельзя было судить так строго, но и оставить в Добрармии не следовало бы.
В прошении он, между прочим, полемизирует с судом и председателем суда Гребенщиковым, ставя последнему в вину (и справедливо), что тот судил его за недостаточно активное желание прийти в армию и, указывая на себя, не говорил о том, что его, как гетманца, ждала расправа петлюровцев.
А о суде за недостаток активности я готов верить – здесь это есть, и я видел, что меня, нигде не служившего, работавшего в центре, приняли безмолвно, сказав: «А где ты до сих пор болтался, негодяй».
10 сентября (Харьков). По сведениям, контужены Шкуро и Мамонтов. Это нехорошо. Ничего особенного они собой не представляют, но все же это имена.
Шкуро – это Денис Давыдов, и совершенно напрасно его сделали командиром корпуса. Он, как партизан, был бы более на месте. Теперь, без хорошего начальника штаба, Шифнера замещает Соколовский, он действует плохо.
О Мамонтове мне говорил П.И. Залесский, что за грабеж тот был отчислен от 17-го Донского полка самим мастером сих дел – Ренненкампфом. Это марка. Не этим ли объясняется и радио Мамонтова, с гордостью гласящего о 60 000 000 для Дона и «образах для родных храмов», награбленных из других… родных храмов.
В общем, все больше и больше проникает критическое отношение к Добрармии. Май-Маевский всегда пьян, в войсках картеж, который уничтожили у себя большевики, слухи о частях Добрармии, не желающих идти в наступление, жиды в пропаганде (советский режиссер Барон) и т. д. Все это не к нашему украшению. Все это кладет пятно на армию.
По газетам нам казалось, что Чрезвычайка в Харькове свирепствовала вовсю, а на самом деле из ½-миллионного населения погибло не больше 350 человек. Это не так много и похоже на армянские выкрики, по которым турки вырезали в с е х армян уже раз десять.
Сегодня еду в Ростов и дальше на Новороссийск, по дороге заеду в Таганрог справиться о своей судьбе. Попаду ли я в Киев?
11 сентября (Харьков – Ростов). Расстались с Харьковом. На прощанье, в последний момент, Евг. Вас. заставила Тату при помощи Ник. Ал. открыть тайну Оли и Авгаря (фамилию этого мерзавца я не знаю). Может быть, это и к лучшему.
Был в Штадобрармии
[135], Сергеевский сказал мне, что наше положение у Киева тяжело, бои идут у Боярки. Виною этому поляки, почему-то заключившие перемирие с большевиками, обезопасившими таким образом свой тыл.
Л<ейб>. Гв<ардии>. Московский полк, вернее, батальон, был окружен. Командир, шесть офицеров и 31 солдат (!) кончили жизнь самоубийством, не желая попадать в плен.
Пишу на ходу поезда – рука дрожит.
12, 13 сентября (Ростов). Брожу целый день по городу – много нового: Драгомиров назначен в Киев Главноначальствующим, может, туда и не доехать – дела там на фронте плохи.
Сегодня видел В.М. Драгомирова – он только что из Киева и передает подробности деятельности чрезвычайки – герои ее кутили целыми ночами вместе с девками, а потом к утру доставляли себе удовольствие расстрелами – в этом В.Д.
[136] готов видеть садизм. Возможно, что это и так – в революционных убийствах безусловно есть сладострастие.
Но все же число убитых 130 и главное чрезвычайкой. Это мало для того, чтобы говорить о терроре, да и на мой вопрос, были ли в числе убитых рабочие, В.Д. ответил неопределенно.
Он говорит, что жители еще несколько дней после нашего входа ходили молча, по привычке к чрезвычайке. Но наши власти оказались ниже всякой критики – контрразведка и сама воровала и хватала офицеров, имеющих по 100 000–200 000 рублей. Войска грабили, т. к. ничего от интендантства не получали.
Все это, конечно, дискредитирует армию в глазах населения – у Шульгина в «Киевлянине» есть заметка о том, что «лучше было прийти хоть без органов управления, но скоро, чем с ними, но тихо», а по-моему мы могли прийти с ними и скоро – время было, а у нас до сих пор копаются с назначением того же А. Драгомирова.
Словом, мы опять действуем слабо – тыл разрушает работу фронта – это уже не в первый раз.
14 сентября (Ростов). Сегодня узнал, что я назначен Старшим Адъютантом в Киев – Командующий Драгомиров А., начальник штаба Вахрушев, порядочная шляпа, генкварм – Шуберский.
Я узнал об этом в Таганроге, куда ехал за ответом о моем назначении, а вернувшись в Ростов, на вокзале дождался всего начальства, т. к. сегодня все ехали в Киев. Шуберский был несколько недоволен, но обращение со мной Драгомирова, сказавшего мне, что он очень рад моему назначению, что знает о тяжелой болезни, перенесенной мною, что желает, чтобы я не торопился, что должность будет храниться за мной, что я нужен ему и для других дел (?) – словом, полная милость.
Провожали его торжественно, масса народу – я не дождался отхода поезда, т. к. устал до чрезвычайности – меня отпустили раньше.
Начальником разведки назначен Муська Мельницкий, опять будем вместе. По его рассказу, его агентша видала в Петрограде в начале июля Николая Мельницкого и передала ему привет от Муськи, чем страшно его напугала, т. к. «и стены имеют уши». Он обещал сам зайти к ней, но надул, по-видимому, опасаясь провокации. Как же они там напуганы, несчастные!
