– Смотри, какой гад, он в тебя плюет! – подсказала она второму черту, который растроганно закосил в ее сторону, шмыгнув носом.
И тут Манька слегка запаниковала. Ей открылся еще один черт, который тяжело вздыхал и поддакивал обоим, обнаруживая солидарность, но не агрессивную, а сочувствующую. Какое-то время она пыталась сообразить, как поступить дальше: черти оказались существами непредсказуемыми, вели себя совсем как люди, открывая то, что людьми скрывалось, но часто обнаруживалось в поведении. А вообще речь у них была похожа на бред, несли какую-то малосвязанную ересь, без логического начала и конца.
Она решила, что и ей не следует быть правильной. Может, главное было в том, чтобы дать им выговориться? Возможно, они за кем-то это повторяли.
– Мразь! Я вижу, сидит мразь! – бросила она черту. – С чего это ты решила, что он не имеет право указывать другому черту? Я слушаю и слушаюсь! – понесла она свою ересь, которая первой прилетела ей в голову, примериваясь к плаксивому черту. Он, безусловно, исполнял женскую роль. И тут же перешла на первого черта, поддержав его: – Посмотри, она же под нечисть косит! Между делом, ничего собой не представляет, сидит с убитой головой! Где у нее грамотность? Учить надо, а то займет наше место… – и продолжала в том же духе, выдавливая последнюю сущность, которая осталась в одиночестве: – А ты… а ты… главное действующее лицо! Очень хочешь навредить, ну так навреди, чтобы святой остаться! Вот я, забодала, и умерли, а ты – слабее?
Каждый черт изображал своего героя, но как-то так, противоположно направлено. Таких неправильных героев просто не могло быть в реальной жизни. И подыгрывать им. Подбирая слова под каждого, оказалось не так просто.
Ну, время у нее было…
– Черт – не человек, – долетел до Маньки голос Дьявола, который продолжал что-то громить в избе. – Стены темницы создавали с определенной целью, припасая черта на каждый случай. Убивает Баба Яга еретика, а изба должна ее чертями оправдать, увидеть в еретике вредителя. Засомневался еретик в Посреднице, а черт должен его на место поставить. Взбрыкнула изба лапой, а черти должны ей крышу на место поставить. Пришел к ней некто богатый, черти должны слезой его облить и карманы вывернуть. Главное, чтобы черт на время мог подменить человека. А если жертва начнет чертом логически завершенные цепочки строить, у него мозги подключатся и непонятно до чего додумается. Не бери в голову, иди дальше.
Еще один черт, вполне довольный своим заключением, стоял, заложив руки за спину, и надменно посматривал по сторонам. Он не жаловался, не высмеивал себя, но так она думала до тех пор, пока черт не выступил в качестве обвинителя.
– Я счастливый, я доволен своей судьбой! – сначала она почувствовала черта эмоционально, потом услышала противный с презрением голос. – Кто я, как не Бог? Сужу, ряжу, выставляю бомжей… Кому мне помогать? Зачем? Я что, дурак? Что эта бестолковая тут делает? Да разве ж это изба?! Облить керосином и поджечь… Ишь, мир загаживают и воздух переводят!
И тут Манька, наконец, увидела, с кем он объясняется, а увидела лишь потому, что один из чертей одной фразой сыграл под нее, невольно помогая выйти из того эмоционального состояния, в которое черти ее загнали.
– Я не умею так говорить! Я сейчас опять сбилась… – она и сбилась, понятия не имея, что говорить, но играя роль черта, грозно взглянула в ту сторону, куда смотрел первый довольный собой черт: – Идите, вырвите ей сердце, если оно сочувствует глупому созданию… Надо забрать у нее весь воздух, пусть ей дышать будет нечем.
И сразу увидела в углу пародию на избу, с перекошенным лицом, с соломенной крышей из перевернутого снопа, в рваной рубахе, из которой торчали щепки и сыпался опил с жирными короедами и опарышами. Рот его залепили скотчем и сунутым в рот шаром. Его шпыняли, пинали, обливали керосином, проводили зажженной спичкой в опасной близости, он извивался ужом, испытывая ужас.
Наверное, это кто-то из тех покойников, которых она вытаскивала из подвала. Были среди них обгоревшие. Получалось, что черти – осколки памяти, которые изба и помнила, и не помнила, или воспринимала слишком болезненно. А бредятина, для того, чтобы она не разобралась. А чертей пришлось ловить и привязывать, потому что не так-то просто проклясть избу, у которой душа – полено.
И где только такой хитрой мудрости набираются?! Она бы не удивилась, если без Дьявола не обошлось, но избы он любил, хоть и скрывал, и нечисть его в упор не видела.
Глаза у Маньки налились кровью: изба была такой же проклятой, как она сама, только у нее – вампиры, а у избы – черти! Сначала надо было избу вычистить, а потом уходить с Дьяволом, а она чуть не прошла мимо чужой беды. Как после этого избы могли принять ее, как простят, как вернет она их доверие? Это не о покойниках говорил Дьявол, когда заявил, что с мертвецами за ручку не братается, это она мертвец! Ну не Дьявол же должен был пробудь ей совесть: «Ах, Манечка, там две избы умирают, не пожалеешь ли, а они за это понесут железо твое на себе, накормят и переночевать пустят, и будешь ты у них как добрая хозяйка!» Какой она после этого друг? Это Благодетельница им добрая хозяйка, и не удивительно, если они к ней торопятся, зная, что рано или поздно она здесь появится или с нею доберутся до дворца.
– Мрази, суки, падаль – пошли вон! Твари! – голос у Маньки дрожал и срывался, она крепко сжала кулаки. И сразу брызнули от обиды слезы. Ей нестерпимо захотелось обернуться, и защитить черта, который уже успел погореть. Но черти, вместо того, чтобы растаять, вдруг начали расти на глазах, быстро увеличиваясь в размере, и стояли за спиной, как материальные объекты, намного сильнее и здоровее, чем она. Даже тот, которого она решила защитить.
Манька попробовала взять себя в руки, но слепая ярость на чертей, которые легко провели ее, и обиды на саму себя, чуть было не потерявшую избы, хлестали из нее, как горние потоки, смывая благоразумие. И вдруг она почувствовала, как ее ударили по голове, да так сильно, что искры из глаз посыпались.
– Ох! – схватилась она за голову и обернулась, чтобы посмотреть нормальным глазом…
Никого не было. И пещеры не было. А стояла она непонятно где. Кривые-косые линии, и она – вся такая немощная и убогая. От ненависти не осталось и следа, только чувство, что ненавистников, с омерзением оплевывающих ее за спиной, было много больше, чем в тот момент, когда раскрыла секрет избы. Мысли были, но как будто не ее. По крайней мере, одна их них торчала над и в голове, как вбитый наполовину гвоздь – уж слишком эта мысль отличалась от остальных. Кончиком мысль зудела об океанских просторах и не отведанных морских деликатесах, которые она не догадалась поискать на берегу – вот где сытное житье. О других, долбившихся в ее черепную коробку, Манька не имела ни малейшего представления, но каждая силилась пробиться и стать ею, чтобы захватить тело, а когда мысли промахивались, некоторые из них принимали расплывчатый, закрытый пеленой вид, очертаниями напоминающие Бабу Ягу, начиная висеть перед нею.
Манька забыла, кто она и куда идет – осталась только та Манька, которая всю жизнь околачивает груши возле дома богатого человека, припертая к стене, окруженная его домочадцами, которые пытаются искоренить зло и избивают ее…
