Дьявол протянул Маньке кинжал.
Она застыла в восхищении. Необыкновенно блестела сталь острого, как бритва, длинного клинка, украшенная руническими знаками. Серебро рукояти почернело от времени. Как только она взяла его в руку, знаки ожили, и между ними пролегла огненная нить. От него вошло в тело необыкновенное тепло.
– Теперь я хочу посмотреть на анализ крови… Давай так, сначала ты сама попробуешь убрать себя с дороги Благодетельницы, не получится, я завершу начатое. Тебе все равно умирать, так какая разница, когда это произойдет? А я не смогу жить спокойно, пока это зеркало не станет моим. Так и быть, попробую уговорить избы прикинуться мертвыми, распластавшись на земле. Оборотни придут, посмотрят, и уйдут. Ну, не будут же они воевать с бревнами!
– А если сожгут? – забеспокоилась Манька.
– Прикинутся умирающими лебедями. Кинутся в реку и залягут на дно. Дно здесь глубокое, пересидят полнолуние.
Манька встала перед зеркалом и задумалась.
Впервые ей предложили сделать то, о чем она думала много и часто. Всю свою жизнь, пока не встретила Дьявола…
И сразу нахлынули воспоминания, одно за другим, так было каждый раз, когда она собиралась сделать это. Оказывается, она ничего не забыла, боль жила в ее сердце. Тупая, как раковая опухоль. Мало ли что она себе придумала. В сердце не было Дьявола. Лета посреди зимы. Изб, которые сами по себе. У нее ничего не было. Она шла по заснеженным полям – одна, в железе, как раненный зверь. Ее убивали. Кузнец Упыреев, Кикимора, Баба Яга, черти – много чертей, которые высмеивали каждый ее шаг. И душа. Разве могла быть душа человеком? Неужели Господь так жесток, чтобы предать человека в руку человека?
Но почему ей всегда так больно? Почему все оборачивалось против нее?
Манька вдруг отчетливо увидела, как настигают ее красивые и сильные звери и рвут ее тело – так близко, так ясно. Она не понимала: зачем? за что? Смотрела на нож и чувствовала, что только так она могла бы искоренить свою боль, и отдать мучителям то, что ей уже давно не принадлежит – жизнь! Навсегда, насовсем, щедро, последним подаянием, так, чтобы закрыть глаза и больше не думать. Как день и ночь, приходили и уходили горе, боль, расплата. Этого душе было мало – душа желала ее смерти. Душа не видела в ней человека, и не верила, что, если и существует совет и любовь, это она и ее руки, искавшие простого человеческого счастья. Не было души, никто не ждал ее, не спрашивал о ней, не придумывал и не рисовал себе ее образ. У нее давно не осталось надежды на счастье, его не могло быть – черный ужас закрывал ее от мира.
Будет ли у нее еще такой шанс? Сколько раз ей не хватило мужества…
Но, умерев здесь, перед зеркалом, наверное, вся ее жизнь и мука будут стоять у души перед глазами, ибо она видит, значит, увидит и он. Проклят день, когда она зачалась, как тело, лишенное кожи, проклят человек, зачавший ее в чреве проклятой матери, проклят Дьявол, который кроил человека с мыслью, поднять его до себя самого.
«Что, силенок маловато?!» – уловила она мысль затылочным зрением, но впереди себя, там, где висело зеркало, куда был направлен ее взгляд.
Мысль пришла и осталась.
Манька взглянула в зеркало – новая волна накрыла ее. Она вспомнила веревки, которые держала в руке – и даже ту, которая оборвалась. И горько усмехнулась – даже доброй веревки не нашлось в ее доме, чтобы покончить со всеми бедами раз и навсегда…
Ночь в ее маленьком умишке мешала мысли, но боль ушла…
Манька легонько провела кинжалом по ладони. Нет, не так, выше – в сердце! О, это сладкое чувство свободы, пусть будет гореть в огне, но боль открылась бы ей, и черная мгла осветилась бы пламенем Ада. Избы не пропадут, Дьявол держал слово, когда давал его вот так, открыто, при свидетелях – изба слышала его.
Кинжал вибрировал, она чувствовала огненную пульсацию рунических нитей кожей. Он будто бы сам подсказывал, куда ударить и как…
Она порой слышала, что перед смертью человек видит чертей, или видения своего бессознательного прошлого, но каждый раз слышала голос внутри себя, который закрывал боль и приносил мысль о несбыточной надежде поднять себя над унижениями и нищетой, чем-то похожий на голос Дьявола. Это и был Дьявол, она поняла это только сейчас. Он продлял ее агонию, которая длилась всю ее жизнь.
Зачем?
На свой вопрос она уже не искала ответа, не взглянула на Дьявола – голос молчал, он больше не звал ее, не манил, не останавливал. Без него было легко. И не было никаких чувств.
В сердце!..
– Ну все, допрыгались, – разочарованно проговорил Дьявол. – Не думал я, Маня, что ты так мечтаешь умереть! Эх, знал бы, никогда не дал бы тебе ножик, которым можно только врага резать…
Манька стояла посреди подвала, покрываясь красными пятнами, закусив губу до крови. Ей было так стыдно, как никогда в жизни. Ну, разве ж можно было доверять Дьяволу, у которого все накось-выкуси? Пробитое кинжалом сердце не желало умирать. Даже капля крови не пролилась. Она стояла, сгорая от стыда, глядя на рукоять, торчавшую из груди, и проклинала Дьявола, который любовался заколотой ею с чувством глубокого удовлетворения, а у нее в это время в ушах и в голове визжала какая-то истеричная баба, требуя вернуть ее к жизни.
Манька с удивлением прислушалась к голосу…
Она вдруг с отчетливой ясностью поняла: будь у нее другой нож, сотворила бы сейчас непоправимую ошибку. Изба была на месте, и Дьявол, и страшное зеркало… – и полнолуние еще не наступило, и ужаснулась самой себе. Все ее чувства, пережитые перед тем, отлетели в один миг, отделившись от нее и став слезными заверениями той бабы, которая грозилась умереть, если не будет разделенной любви.
Манька проглотила комок в горле и вынула из себя нож.
Баба в голове сразу замолчала, ушам стало тихо-тихо. Даже обычный звон, к которому она привыкла, куда-то подевался. Призрачный клинок сразу стал обыкновенным, только черным, как будто напитался тьмой или кровью.
– Он что, ненастоящий? – разочарованно спросила она, протягивая кинжал Дьяволу.
– Самый настоящий! – Дьявол с удивительной нежностью погладил кинжал и, заметив в стене вбитое в бревно толстое металлическое кольцо с остатками цепи, которое она не смогла достать, легко срезал его, вытаскивая вместе со штырем и бросая ей под ноги. – Он разит врага, даже если враг в тебе! – поиграл кинжалом, вращая его на двух пальцах. Руническая надпись на лезвии и клинке снова наполнилась огнем, очень похожим на огненные струи неугасимого полена.
– Вранье! Как может враг находится во мне? – не поверила Манька, с удивлением разглядывая ровно разрезанный металл.
– Маня, ты несешь в себе Проклятие, твоя душа – благоприятное порождение вампира, и ты спрашиваешь какой враг?! Верь мне, сегодня ты заколола свою болезнь, по имени Суицид! Каждый человек, убивая себя, верит, что именно этот бессмысленный, по сути, поступок (я и так заберу каждого!) убедит воинов тьмы открыть ему волшебные врата в мир добра и света! Но к чему этот разговор?! Я устал прикрывать себя, прикидываясь, будто я, Бог Нечисти, имею в себе от человека, – Дьявол вдруг стал насмешливо угрожающим, наступая на нее. Глаза его стали хищными, полыхнув алчным ядовитым зеленовато-красноватым огнем. – Маня, весь мир, весь мир помнит мое имя, и между делом платит мне страхом! Давай рассуждать здраво: я разве оберегаю проклятых? Разве я мешал им убивать себя? Разве я не позволяю вампирам убивать вас? Мои дети не ждут подаяний, я дал им бессмертие – вечную жизнь без угрызений совести, без боли. Отдал им Царствие Божье на земле, и оставил себе Царствие Небесное, где огонь и сера пожирают ваши внутренности. Я отдал им вас. Одним миром мазаны мои дети и я! Много ты знаешь примеров, когда я помог бы вам превозмочь нечисть?!
