– Ну уж… одуреть! – Манька оторопела, с опаской поглядывая на диковинку. – А как глаз остается живым, если человека нет?
– А человек еще живой, без него глаз смотреть не будет. Вернее, будет, но в Аду – и там повернется к человеку и будет против него свидетельствовать.
– А чего мне с ним делать-то? – подивилась Манька новому чуду, которое нечисть приспособила для себя. Хитрости у нечисти оказалось много, чтобы прославить себя перед человеком. – Раздавить его, так это можно самой без глаз остаться.
– Если объяснить глазу, что у него внутри другие люди и закопать в землю, то у безглазого человека глаз снова отрастет, – обыденно сообщил Дьявол, как будто решался производственный вопрос, который вставал перед ними каждый день.
– Да ты что!? – изумилась она, придвигая глаз к себе обратно и пристально вглядываясь в те два глаза, которые видела в глазу.
– И вообще, не отрывай меня по пустякам! Попроведаю, что там у нас на повестке дня с землей… Что-то колодец не родится, и дерево не поднялось на поверхность, а нам для стрел заросли нужны, – озаботился Дьявол, проваливаясь сквозь землю вместе с кружкой чая.
Манька потопталась вокруг того места, где исчез Дьявол, прислушалась, но было тихо, если не считать проснувшихся кузнечиков и пчел, выпушенных избами на волю. Вышла на улицу. Вокруг края луга по опушке за ночь распустилась липа и орешник, и в воздухе витал медовый запах. А еще приятно пахло шиповником. Шиповник рос только в одном месте, но куст был до того ярко-алым, что смотреть на него – одно удовольствие. Солнце, видимо, взошло, над поляной небо стало голубым, как летом, а дальше затянутым серой пеленой, и шел снег, падая на землю уже каплями дождя. Гору из-за снегопада было почти не видать. Недалеко от избы она заметила нескольких зайцев, жующих траву, чуть ближе к реке лосиху с только что родившемся лосенком. Лосенок смешно шатался, пытаясь удержаться на своих тоненьких ножках. У самой опушки паслось стадо разномастных оленей и горных козлов.
Луг обживало зверье, оголодавшее на зимней бескормице.
Налив себе чая, Манька уселась за стол, придвинув глаз к себе.
Сначала в глазу она видела только направленный на нее взгляд, но потом картинка «отъехала», глаз сфокусировался, и сразу всплыла женщина с искаженным от ненависти и презрения к глазу лицом. А глаз будто смотрел на эту женщину Манькиными глазами. Чем дольше она всматривалась, тем явственней обозначились люди, которые издевались над человеком, кому принадлежал глаз. И видна стала даже комната и место, где тот человек лежал. Прямо перед глазом лежало зеркало – и глаз очень его боялся, потому что в зеркале он видел только черную ночь, как будто огромная яма, в которую, если долго смотреть, начинаешь проваливаться.
И люди, и комната Маньку заинтересовали.
Она даже не удивилась, узнав Бабу Ягу. И, может быть, подумала она, среди них были ее душа-вампир и Благодетельница… Но образы смазывались. Разглядеть вампира и потом опознать, вряд ли смог бы человек, они были много ближе, почти у самого лица, куда человек обычно не смотрит. Глаз слезился – и от плевков, и оттого, что в него тыкали спицей, и что высох. Его стянули, не позволяя моргнуть. Кто-то ради смеха напялил на него очки. Вампиры бесновались и исходились слюной, украшая глаз синяками. Потом и вовсе началось непотребство, когда одна из женщин, а потом другая и третья, садились на глаз, запихивая туда, откуда берутся дети, надавливая на него и получая от этого удовольствие, измазывая своей пахнущей мочой, выделениями пота и смолянистой жидкостью. Некоторые из них разделась донага и сладеньким голосом расхваливали себя, объясняя глазу, какие они хорошие да пригожие, демонстрируя непотребные части тела. Мужчины совали глаз в отхожие места, объясняя, что только так он может на себя смотреть, называли женщин святыми, и бессовестно улыбались своими ртами, обнажая острые клыки.
А потом и вовсе стало смешно: вампиры начали причитать о глазе, что якобы его озолотили, а глаз не вернул им долг, пустив по ветру, и выли, сморкаясь в носовики, указывая глазу на то, что он якобы не умеет жить и мешает другим.
Манька никак не могла взять в толк: зачем вампирам надо так издеваться над глазом, но открыла для себя много интересного. Она тоже искала в вампире человека, и многие из них казались ей много совершеннее ее самой, в то время как Дьявол пытался втолковать, что вампир – не человек, и его лицо – маска, а под маской другое лицо, которое противностью своей превосходит любое представление человека о злых демонах.
«Или у меня крыша совсем уехала, – подумала она, – или у них отмороженный интеллект…»
Но, поразмыслив, рассудила, что раз глаз работал по задумке вампиров, получалось, что сами вампиры прекрасно понимали, что делают. Взять ту же мысль, заложенную глазу, что смотреть на себя ему должно через отхожие места вампира…
Если бы ей, абстрактно мыслящей, в здравой памяти пришлось вынести такие издевательства, она испытала бы не меньший ужас, который виделся глазу. А что говорить о нем, который объяснить себе ничего не мог, а только жить с этим? Именно страх внушали вампиры земле, чтобы она безропотно служила и приносила им кровь и силу человека.
Комната в глазу стала темнеть, к глазу приближались, чтобы его выколоть, он потух.
Наконец, всевидящее око можно было хоронить.
Недалеко от избы-бани, где она брала землю, осталась огромная яма. Избы хотели сравнять ее, но Дьявол остановил, будто знал, что еще пригодится. Для захоронения эта яма была как нельзя кстати. Она бросила глаз в яму и отправилась собирать всевидящие очи.
В избушке, только в подвале, Манька собрала всевидящих очей с сотню. Сначала она складывала их в корзину и выносила в горницу, но корзины закончились. Пришлось собирать в мешки, найденные в подвале избы-бани. Глаза были понатыканы повсюду, иногда висели связками. Временами она натыкалась на странные ракушки, которые или висели гроздьями на стене, или хранились на полках, уложенные рядами.
Манька исследовала несколько таких ракушек, подозревая, что это всеслышащие уши. Они и вправду походили на человеческое ухо, но не полое внутри. Она поднесла ракушки к уху и послушала: ракушки едва заметно шумели, иногда сильнее, чем другие, но признаки голоса или чего-то подобного не обнаружила, и после недолгих раздумий решила, что это или гриб, который иногда селится на древесине, как чага – но в древесину ракушки не врастали, а были как бы сами по себе, или ракушка и есть, которые избы или их прежние хозяева могли насобирать, как память о море-океане. Манька на море-океане была только раз, и не на теплом, а на холодном, и сама видела, что причудливые ракушки там валялись по всему берегу, а некоторые из них очень походили на те, которые висели в избе. Так или иначе, она решила, что их тоже надо собрать в мешки. Для памяти одной – двух было достаточно, а если это гриб, то избы ей только спасибо скажут – и Дьявол, может быть, похвалит.
Приняв самостоятельное решение, Манька почувствовала себя немножко хозяйкой. Чувство было новое, и противоестественное ее природе. Избы имели богатств, каких у иного человека за всю жизнь не накопилось бы. Не было на земле других таких изб. Но Манька вдруг изобличила себя: у нее или опыта не было быть богатой, или не умела вовсе, потому как почувствовала себя виноватой, и каждой вещи глаза искали хозяина. И попроси у нее кто самостоятельный инструмент, запросто отдала бы вместо того, чтобы хранить как зеницу ока – вампиры лишили ее не только умных мыслей, но и самых простых чувств.
