Манька задумалась, еще больше запутавшись. Выходило: Дьявол не злой совсем и злой одновременно.
– А почему же нечисть так долго живет? – спросила она. – Судя по обгоревшим трупам, вампиров на земле пруд пруди. Не так много покойников дождались их смерти.
– Не думай об этом, Манька, мы не имеем права обсуждать деяния Бытия, – ушел Дьявол от ответа. – В Небытие, наверное, все было бы по-другому, а Бог нечисти решил, что если объект заведомо уходит в Небытие, то он должен получить хоть что-то от жизни. Сколько успеет взять. Мне так спокойнее. Если на то пошло, они сами берут, что хотят, я могу только подсказывать, где плохо лежит.
Манька опять не верила Дьяволу, на него это было не похоже, и не знала, то ли он ее за нос водит, то ли правду говорит.
– Ну, у меня ты ничего не отбираешь, – произнесла она, успокаивая больше себя, чем Дьявола.
– Ну, почему же? – мудро заметил Дьявол. – Твое время, часть твоей молодости, то, что могла бы получить за это время… Ты тут с нечистью воюешь, а там жизнь кипит!
Манька пожала плечами и проворчала:
– Невелика мзда. Что бы я могла там получить – пинки под зад? А тут, – она обвела взглядом место, где они остановилась, – приобрела такой опыт борьбы с нечистью, никакому человеку в страшных снах не приснится. Но есть же люди, которые добрые и злые одновременно? – спросила она, закапывая последние головы. – Как они после доброты своей?
– Ну, давай начнем с первой заповеди: возлюби Бога всем разумением твоим и не сотвори кумира. Отсюда следует, что учить Закону могу только я, остальные – преступники. Ткни пальцем в доброго человека, который искал бы миллион алых роз, чтобы подарить мне!
Да, он добр, любит папу, маму, тетю и дядю.
А мне-то что от этого? Я могу биться головой о его голову и кричать, и топать ногами… – человек пройдет мимо. А если человек прошел мимо Бога и не заметил?
Крепись друг!
Разменял Бога на всех, кто рядом – любил их так, как хотел, чтоб любили тебя. Замечательно. Попробуй взять у них жизнь вечную. И поймешь, как был глуп, потому что на твоей могиле они делят имущество и ищут завещание, если у тебя что-то было. Да, ты доказал мне, что с кем-то ладил, но я обходил ваше собрание стороной и не раскрывал секрет никому из твоих друзей. Если я не спрашивал твоего совета, что делать мне с другими людьми, почему думаешь, что буду спрашивать о тебе?
Тебе говорили о Боге, и ты слушал – но, может быть, тебе показали его? Или Бог говорил с ними лично?
И вот так, Манька, по всем пунктам Закона: предстал человек на Суде, а нет в нем праведности. Жил как умел, а не как праведник. Спасти человека может только земля, если земля попросит за него. Это и есть моя слабость, потому что земля – мой удел, а все остальное – продукт второстепенный. Я часто спрашиваю землю: «Как он, любил тебя, или ненавидишь ты его?» И чаще она мне отвечает: «Ненавижу, Господин Мой, как он ненавидит!»
Я, земля человека и земля его ближнего – это и есть три свидетеля, при которых состоится над человеком Суд. У нас о человеке записано все, от рождения и до смерти, и никакие праведники и грешники не смогут замолвить за него слово.
Своими обожженными руками, Манька, ты вернула земле тепло жизни, – Дьявол взял Манькины руки и легонько подул на них, и Манька увидела, как быстро сошла краснота и рубцы. – Сада-Утопии моего ты недостойная, ума тебе не хватает, но понимаю, был бы ум, не соблазнилась бы Адом.
Вот и решил, чем шутки шутить, помогу человеку разобраться в себе. Хоть один мученик не будет одиозно восклицать: «За что, Господи, помнится, любые идеи рассматривал Твоим Именем?» А я одно достаю, второе, и слышу: «Не знал, воистину не ведал!» А я ему: «Так надо было смущать посредников вопросами!» Они говорят: «Мы смущали!» А я им опять: «Места надо знать – умные! Ведь Посредник Посреднику не достает умных мыслей, каждый своими мозгами додумывается до своего посредничества! Разорваться мне на них на всех, чтобы голова у них болела о вашем бессмертном существовании, а не о своей ненасытной утробе?!»
Вот такой вот разговор!
Так что в Аду у меня не только ужасы, но и сопли с сахаром. Смеха мне достает.
С избой закончили, баню решено было проверять на следующий день. Боль от укусов и ударов взбесившихся и опьяневших мертвецов постепенно проходила, Манька стала похожа на человека. Дьявол поправил Манькину постель и покрыл ее сверху своим плащом, и под плащом Маньке сразу стало удивительно спокойно, как будто мир остался за невидимой преградой, которую не дано пересечь никому, кроме нее самой. Покойники, от которых стыла кровь, сразу испарились из головы, будто не доставала она их из костров.
Она первую ночь спала в старшей избе на настоящей постели, вырезанной из дерева самоделкиным инструментом по велению изб – без единого гвоздя.
И не только новая кровать порадовала ее…
Манькино железо изба невзлюбила сразу – как только поняла, откуда оно взялось. И когда Манька садилась с Дьяволом за стол, железный каравай приходилось откладывать, чтобы не слушать возмущенные причитания, выраженные скрипом половиц. Последнее время, когда Дьявол выкладывал железный каравай на стол, добавился скрип по стеклу, от которого сразу ныли зубы и нервы не выдерживали. Котомка с железом все время куда-то пропадала – они обнаруживали ее в самых неожиданных местах: то в подвале, заваленную всяким хламом, то на чердаке, то один раз на крыше. Одно хорошо, что пока изба прятала железо, Манька не обнаруживала его на себе, как когда она его оставляла по забывчивости или нарочно.
Угождая избе, отказалась она от железа без зазрения совести. От второго каравая осталась половина, и, пожалуй, на половину были изношены посох и обутки. Получалось, что от трех комплектов железа осталось лишь полтора. Манька радовалась, что так быстро снашивается железо, о котором думала, что жить с ним придется до конца дней своих. И, не загружаясь нравоучениями Дьявола, наслаждалась вольной безжелезной жизнью, ступая по земле босыми ногами, легкой рукой собирая ягоды в лукошко, с аппетитом уплетая все, что изба готовила. Без покойников и прочей нечисти изба пахла смолянистым запахом свежей древесины, через открытые настежь окна ветерок приносил пряный аромат полевых трав и сладковатое благоухание ночных цветов-медоносов.
До полнолуния оставалось меньше недели, но Маньку это уже не волновало.
– Спи, завтра избу-баню проверю сам, а потом надо к битве готовиться, будем в осаде сидеть. Если не отобьемся, надеюсь, что у изб ноги длинные, убежим от оборотней, царство-государство большое, есть, где схорониться, пока луна на убыль не пойдет.
И впервые за последние три недели Манька рассмеялась, представив, что бегут они от стаи оборотней в избушке, прямо как флагманы на корабле, бежавшие с поля битвы.
– Побежали бы! – улыбнулась Манька. – А то сядут, как две клуши на насесте…
Жил в Маньке страх, но так далеко, что не достигал сознания: выползал из чрева и подкрадывался к сердцу, но голос разума заглушал сердечные волны, отбрасывая назад в чрево. Был у Маньки Дьявол, Господь всей нечисти, который решил собрать свою жатву для Страшного Суда ее руками. Немалая отмерена была нечисти жизнь, милосерд был к ней Дьявол, но не была она бессмертной, и не знал Дьявол жалости, когда приходило его время. И умереть ей было не страшно, потому что там, наверное, она снова встретит Дьявола.
