На завтрак и в самом деле пришел водяной, принес бочонки с соленой рыбой. Но сидел недолго: сообщил о проводниках, которые вели оборотней со стороны юга и с востока, пересекших реку в нескольких местах, об оружии, которое они несли с собой, и, забрав сметанные пироги и рыбники, отправился к своим навесам укладывать вяленную и копченую рыбу в мешковину, выданную ему избой.
Манька и Дьявол тоже заторопились.
Дьявол проводил ее в избу-баню. Помог убрать места хранения всякого хлама, который зачем-то понадобился Бабе Яге и вампирам. В одном помещении хранилось до верху набитое злато-серебро, всякие драгоценности и прочие богатства, уложенные в открытые сундуки. От блеска разбежались глаза, но сама она быстро сообразила, что нечисти оно было ненужным. И убедилась в обмане, когда вынесла богатства из избы-бани и в руках у нее остались лишь прошлогодние листья. Только старый деревянный сундук с медными монетами остался как есть, и чтобы сдвинуть его, пришлось звать на помощь и Дьявола, и водяного.
Монеты были сплошь копеечные, часто ломанные или обрезанные.
– Каждая монета, Маня, цена человеку, которую заплатил вампир, чтобы купить себе раба, – объяснил Дьявол назначение ломаных грошиков.
– И куда его? Кладом что ли зароем? – спросила Манька. – Вот честь-то!
– Отдай водяному, у них такая валюта в ходу, – посоветовал Дьявол, заметив, как водяной ходит вокруг да около сундука, переминаясь с ноги на ногу, завистливым взглядом присматриваясь к нему, и как горят у него глаза, когда он смотрит на ломаные гроши.
– Выкупит человека, запряжет в воловью упряжку, и загонит в реку, отрабатывать копеечку. И если не поймет, что на водяного работал, что из реки надо выбираться – утопит и будет рыб утопленниками кормить. А потом продаст рыбу к столу вампира. Водяной ведь он ни то, ни се, сам себе на уме. Если с ним по-хорошему, и он по-хорошему, если с ним по-человечески, и он по-Дьявольски.
– Как это выкупит и продаст? – грозно зыркнула Манька.
– Ну, вот сама посуди: встретил человек проклятого, глянул – и увидел на лице его вампира. Принял за вампира и наступил на проклятого. А встретил вампира – увидел душу широкую. И поклонился, и помолился, и поделился. А водяной тут как тут – продается человек и покупается. И с душой его водяной начинает торг. Ведь если душе не заплатить, когда будет вампир обижать человека, рано или поздно тот подумает: «Что это я, ведь если раз молитву сей благодетель не услышал, и второй раз не услышит. Пойду я к другому!»
А все потому, что душа человека пришла к нему на помощь, смотрит и плачет о нем – и услышит и пожалеет себя человек. И не умирает тот человек – как только смерть к нему идет, он от нее уходит.
А тут водяной к душе: «Не плачь, вот она копеечка твоя, положи за пазуху, и все, что наработает душа твоя вампиру, все к тебе вернется златом-серебром! И поделим между собой!» – и молчит душа в следующий раз, и хвалит его, надежду дает, пока человек работает на вампира. Своя рубашка ближе к телу, а за рубашкой копеечка. И вот уже весь человек, если не одумается сам, куплен водяным. А как без души одумается, пока не отработает копеечку?
– Так вампиру же зарабатывает! На что он водяному?
– Это у вас, у людей, а у духов другая валюта. Он кожу с человека снимает и веревки вьет, или мясом его рыбу кормит. Червяки в таком человеке самые жирные подрастают. А когда человек умрет, как хочет, так и распорядится душою человека, которая копеечку за пазухой припрятала. А что такое душа? Это земля человека. И отойдет эта земля водяному, как его вотчина, когда сознание отправится в Абсолют. Так что мертвец для водяных – самый послушный и доходный работник!
Заметив, что Манька скрипит извилинами, чтобы уложить в уме его объяснения, Дьявол на мгновение задумался.
– Как же это объяснить… – он почесал лоб. – Вот ты, работала-работала, а ничего нет у тебя, а почему? Да потому что все у водяного…
– Это мне за версту его обходить? – изумилась Манька, с опаской поглядывая на соседа.
– Так разве я с чем плохим? – в свою очередь изумился Дьявол. – Я тебе стрелы кую, а ты мне что? Но остеречься и не пакостить – это святое! А то зайдешь в реку, пиранья налетит со всех сторон, и костей не останется!
– А с листьями что же?
– Положи на землю и пожелай лесным отдать. Они столько земли выкупят у человека, сколько многие народы не имеют.
– Да-а? – удивилась Манька, что и прошлогодние листья цену свою имеют.
Вдаваться в подробности, какая и как, она не стала. От водяного много добра в реке водилось. Жили-были, плодились-размножались, и вдруг, на тебе, начнет судить соседа.
– Бери, от все души дарю, – кивнула Манька на сундук.
В другом помещении напротив, наоборот, столько гадости было – много больше, чем злата-серебра. Всякая блевотина, навоз, ведра с помоями, железо ржавое и плети, лошадиные и воловьи сбруи, несколько гробов с человеческими останками и синюшными и почерневшими местами покойниками, которые, к счастью, вели себя, как должно, лежали тихо и пускали пузыри от разложения. Куклы с человеческими волосами и ногтями, в основном, восковые, утыканные иглами, с оторванными руками и ногами, с обезображенной головой, кривые зеркала – и Манька выносила все это из избы, перво-наперво предлагая водяному. Но тот и радовался бы, но будто в полон себя продавал за богатства неисчислимые, глаза смотрели жадно, а упирался.
– Это, Маня, самой тебе пригодится, – по-дружески советовал он. – Узда какая! Крепче не бывает, сносу ей не будет! Придется лошадь запрячь, а где возьмешь? Ах, какая узда! – он прищелкивал языком и умильно ронял слезу, приживая уздечку и сбрую к сердцу. – Ты, Маня, не обманывайся ветхостью видимой. Не простая это узда, с нею и на небо, и в землю.
– Я же дарю! – возмущалась Манька.
– Ну, приберегу для тебя, – нехотя соглашался водяной, и тут же вскрикивал от изумления:
– Маня, блевотина эта – средство от всех хворей… Покойники эти, работают без устали – лучше работника не найдешь! И смирные, и зависти в них нет… А куклы-то, куклы! – умилялся он. – Это ж кто сколько добра в избу положил? Хоть тесто замешивай, чтобы дитя себе вылепить! – водяной плакал от счастья и брал бы все, но совесть не позволяла. – А навоз на землю положи – советовал он. – Пройдет полгода и увидишь, как заколосится пшеница на таком навозе… А помои-то, сытые какие! Вместо дрожжей используй, ложку помоев на бочку воды, сытнее корма не сыскать на белом свете!
Что-то сразу просачивалось сквозь пальцы кровавой слезой, и падали они на землю и оставались застывшими камушками или рубинами, если слеза была кровавая, или крупным бриллиантом, если слеза была чистая.
В последнюю очередь вынесла Манька резной сундучок, в котором лежала одна золотая монета из червленого золота, такая тяжелая, что рука не держала. На монете она с удивлением обнаружила круг уже со знакомой размашистой буквой А.
– Это тоже водяному отдать? – спросила Манька, разглядывая монету.
