Старик ничего не ответил, сунул руки в карманы и весь обиженный с укоризной повернулся к Дьяволу. С минуту между ними происходил молчаливый разговор, будто стояли друг перед другом ростовщик и ободранный до нитки господин. Весь вид одного выражал торжествующее злорадство, второй пытался что-то сказать, но сказать ему было нечего, ибо он был обобран.
– Манька, – вдруг заорал старик Борзеевич с каким-то заливистым задором, от которого она оторопела. Она еще не успела насладиться завистью истинного знатока ценностей, обладателем которых была, от его крика мысли вылетели из головы. – Сейчас Луна выйдет! Полная! Пошли скорее смотреть, как люди в зверей оборачиваются!
Дьявол тоже заторопился, посмотрел куда-то сквозь стену, передернул затвор двери, и она проехала в сторону, выставляя в качестве щита зеркало. Потом он провалился сквозь стену, и Манька смекнула: то же самое он проделал в бане.
Она бегом поднялась на чердак.
Старик с одобрительной улыбочкой уже смотрел на то, что творилось на поляне.
Снедаемая любопытством, Манька бесцеремонно отпихнула старика, и высунулась в окно сама. Старик Борзеевич пролез под нею, выставляя голову наружу. Манька недовольно поморщилась и уступила ему чуть места, отодвинувшись в сторону.
Внизу происходило нечто невероятное…
Огонь неугасимого дерева освещал поляну. Но освещал ее не только огонь, полная луна вышла из-за леса и лила на землю свой призрачно-желтый свет. По всему небу рассыпались крупные мириады звезд, подмигивающие своим мерцанием. Из палаток, что стояли на поляне, выползали люди, корчились на земле и, успокаиваясь, вставали на четвереньки. Тело их начинало меняться – оборотни на глазах приобретали вид совершенных животных. Зверь-оборотень чем-то напоминал волка, но был гораздо крупнее и что-то человеческое в нем оставалось, но то был уже не человек. Острые клыки зверя можно было разглядеть даже на таком расстоянии. Весь вид оборотней внушал и отвращение, и ужас, и восхищение гибкостью и пространственной координацией движений. Глаза их светились раскаленными углями, вбирая свет луны и окрашивая его в цвет крови.
Не зря вампиры вселяли свое сознание в зверя…
Оборотни неторопливо прохаживались по поляне, поджидая, когда остальные пройдут превращение. Из леса выходили новые звери, и теперь их было столько, что Манька растерялась.
– Да-а, – с какой-то задумчивостью произнес Борзеевич, осматривая врага, – хорошо, что солнце на другой стороне светит так же солнечно, как светило днем. Им одну ночь на всех – ох, какая резня начинается! Помилуй меня, Дьявольское терпение, – помолился он, дотронувшись перстом до ее креста крестов на груди. – Смутно припоминаю, как с меня снимали последние портки, когда оно у него закончилось…
– Вы про мрачный период? – уточнила Манька, кусая губы. В глазах ее застыл ужас.
Четверо оборотней вышли на свет перед самой избой и завыли. И оборотни, выстроившись на опушке, завыли в ответ. Рычание их было подстегивающим, между собой они, скорее всего, общались телепатически.
Манька заметила, что руки у старика дрожат, но не от страха. Пальцы сжались в кулаки, на лице заиграла зловещая загадочная улыбка, будто он долго ждал этой минуты…
– Ну, мы воевать будем, или зверями любоваться? Давай, заряжай свой арбалетик, – он подтянул охапку стрел и подтолкнул к Маньке лук. – А то Дьявол меня все корит и корит, а у самого ни в одном глазу из девяти не пристреляно. Когда бы не попросил, все время криво прицел срабатывает!
– А я это… стрелять не умею! – отчаянно покраснев, призналась Манька.
– Учиться никогда не поздно, – философски заметил Борзеевич, но в голосе прозвучало сожаление. Он, очевидно, надеялся поглазеть на стрельбу мастера.
Старик вложил лук в Манькины руки, но не горизонтально, а перпендикулярно, с легким наклоном, покачал его и так, и эдак, и Манька почувствовала, что лук лежит правильно. Так она могла контролировать угол наклона стрелы. Лук был легким, удобным. Забыв про оборотней, она перенимала опыт у мастера. А в том, что старик был мастеров в стрельбе, она уже не сомневалась. Борзеевич на глазах обретал уверенность: руки дрожать перестали, сам он стал спокойным, будто бил оборотней каждый день.
– Вот так… Мягко берешь за тетиву, – подсказывал он, прикладывая ее руки к луку. – Пальчик сюда… Видишь, и стрела у тебя уже как живое существо! Мягко целься… Мягко… Еще мягче… да не спеши, куда они от нас денутся. Вот сейчас будешь стрелу выпускать, почувствуй ее, как себя саму. Главное понять, что она такое, и как движется.
Стрела чуть ли в половину не долетела до примеченного оборотня.
– Стрела не пуля, и пули прямо не летят! – подбодрил он ее.
Манька смешалась. Она вообще не понимала, как можно кого-то убить стрелой?! Это ж какая сила должна быть.
– Ты тетивочку-то натяни поглубже на себя, и ложи ее вот так… Пальцем стрелу придержала, вот она и не долетела… – подсказал он на ошибки. – И пускай между пальцев, – старик проследил взглядом за траекторией полета. Еще одна стрела улетела куда-то в сторону. Даже не в ту сторону, в которую она целилась. Но Борзеевич покряхтел удовлетворено. – На ладненькой тетивочке, а тетивочка у тебя ладная, стрелы желобок должен лежать с огромной любовью! Стрел много припасено, научишься! Хочешь попасть в сердце, целься в голову, и ветер не упускай из виду! Ты ближе стрелу-то подпусти! Ой, я смотрю, стрелы у тебя заколдованные! Такими стрелами и без лука стрелять милое дело! Научил бы меня, Благодетель, своему колдунству, – проворчал он. – Может, еще бы кто спасся!
– Ой ли! Но меня бы поминали чаще, – усмехнулся Дьявол. Голова его торчала в дыре люка. – Как вы тут? У меня пока негусто! Что-то мыкаются и не спешат на зеркало нападать, ну разве ж это битва?
– Сейчас одного положим, все стая к тебе побежит, – ворчливо отозвался старик. – Эх, лук бы мне, да глаза не те и руки коротки. Что ж ты меня на свет уродил таким коротконогим и короткоруким? Где бы не подрался, куры и те смеются, а Цари и Царицы за безоблачное счастье считают, когда в лицо поганое плюнуть хочу!
Голова Дьявола в проходе исчезла, слушать жалобы старика он не собирался. Но Манька и Борзеевичу была рада: советы он давал ценные. Еще одна стрела с легким свистом ушла в пространство и, наконец, к Манькиному великому изумлению, пробила шею одному из оборотней, выстроившихся и ощетинившихся в плотном строю против изб ближе к опушке.
Грозные звери.
То, что произошло потом, не поддавалось никакому объяснению. Она вскрикнула, вцепившись в руку Борзеевича, не веря глазам.
Оборотень взвизгнул и повалился на бок, и произошло нечто, что удивило Маньку не меньше, чем превращение человека в зверя. Зверь падал и грыз себя, и кровь полилась из нанесенных себе ран. Зверь словно взбесился. Он нападал на оборотней, которые тоже рвали его, жадно слизывая кровь. Наверное, это была человеческая кровь – тело постепенно превращалось в разорванные человеческие останки. В стае началось возбуждение. Трое или четверо оборотней еще рвали первую жертву, но остальные смотрели на избу и рычали, роняя слюну. Оборотни прибывали и прибывали, на лугу, на всем видимом пространстве, не было места упасть яблоку, но от избушек пока держались особняком, не пересекая невидимую черту.
