Ей до Борзеевича, наверное, было далеко.
В ход пошли кинжал Дьявола, железный посох, и крепкие натренированные ноги.
Только теперь Манька оценила уроки Дьявола, и поняла, как изменилась с тех, когда оставила свой дом и пошла по белу свету искать счастья. Она была сильнее многих бойцов, и отработанными ударами, которым учил ее Дьявол, могла метнуть бойца через себя, как куль с мукой. Оборотням от нее тоже не хило доставалось.
– Наверное, и ты бы меня полюбил, такую! – говорила она, ничуть не задумываясь, отбрасывая ударом ноги оборотня, который рискнул поднять голову над краем крыши, отбрасывая его далеко назад, потом разминала ступню, и тихо с сочувствием добавляя: – Не все то золото, что блестит! Поверь, та я была просто душка!
– Неужели ты думаешь, что соблазнюсь? Посмотри на свою харю! Ряху отъел, мозгам места не осталось! – следующий оборотень, летел далеко от крыши.
– Ну, вот зачем я тебе? Че те надо?! Звали тебя?! – Манька пожимала плечами, и со всего размаха всаживала кинжал или стрелу в лоб оборотня, и он съезжал, увлекая за собой остальных:
– Я ж не умею готовить!.. Борзеевич, тот накормил бы… – следующий оборотень катился по лестнице вниз, подминая остальных.
– И избы! – и еще один оборотень летел, как Икар, растопырив руки, как крылья.
Пару раз, когда оборотням удалось влезть на крышу и закрепится, гребень избы крутанулся вокруг оси по кругу, сгрудив их и раскатав в сочни. Кто-то сначала выставлял лишь голову, чтобы метко прицелится, но Борзеевич почему-то всегда успевал достать стрелка первым, швыряя горстями гороха, выигрывая время для пританцовывающей между пулями Маньки, которая порой уже просто бросала стрелы, как дротик, заметив, что брошенная рукой стрела достает оборотня на близком расстоянии не хуже, чем выпущенная из лука. Борзеевич метался рядом, используя в качестве оружия в основном горох и свой посох, которым вращал с такой скоростью, что его почти не было видно – и когда очередной оборотень старался поймать его в свои растопыренные лапища, проскальзывал между ног, успевая позабавиться с его достоинством.
Оборотни лезли, как муравьи. Порядка десяти заняли позиции на гребне.
Прилетел вертолет, с него спустились веревки, несколько десятков бойцов скатились вниз, на гребни, сразу вставая на колено и начиная стрелять. Манька и Борзеевич едва успевали уворачиваться от пуль, и хватать одного из противников, чтобы прикрыться им. Дьявол пришел на помощь, время для них замедлилось, пули пролетали мимо лениво, а бойцы и вовсе превратились в неподвижные статуи. Борзеевич изловчился и пустил в вертолет горящую стрелу, тот медленно, как в замедленном кино, занялся пламенем, отклонился и, врезавшись в пальцевые гребни на реке, упал в воду, начав медленно тонуть.
Но оборотни не отступали: продолжали лезть, радуясь тому, что часть профессионалов из вертолета смогли закрепиться на крыше.
– Дьявол! Пусть избы зажгут костер вокруг себя! Там хворост остался! – страшно закричала Манька, заметив, что детинушки окружили ее с двух сторон, перепрыгнула через перила, пробежала по скату, оказавшись позади всех.
Да, эти оборотни тоже умели махать ногами. Пару раз ей досталось, припечатали ее знатно. Она чуть не скатилась вниз, но изба вовремя подставила ей сук.
– Так пусти стрелу! – крикнул ей он в ответ.
Манька скрипнула зубами, скатываясь к краю.
Дьявол метался между воюющими, закрываясь от ударов и рассматривая проткнутые места, которых не было, поправлял свой плащ, зловеще грозил кулаком. Несколько ударов на него пришлись от Маньки и Борзеевича. Наконец, сообразив, что он больше мешает, нежели помогает, и перевес сил на стороне оборотней, занял место на самом верху чуть в стороне, где никому не мешал, и начал молиться, всеми способами, которыми молился человек, то перстом, то щепотью, то складывая руки перед собой, то поднимая их к небу и падая ниц, самым кощунственным образом выставляя в небо мягкое место, громко пуская газы, или просто о чем-то беседовал с воюющей стороной противника, прорвавшимися на крышу, успевая перекрестить перед тем, как в очередного оборотня воткнется стрела.
Огонь взвился мгновенно, почти под самую крышу, пожирая лестницы и тех, кто не успел отпрыгнуть. Теперь оборотни наступали только со стороны реки.
Стало легче. Манька даже успевала передохнуть и глотнуть живую воду. Оборотни отступили, сгрудившись в отдалении, дожидаясь, когда догорит костер. Кто-то пробовал тушить его водой. И волосы у них вставали дыбом, когда вода начинала гореть, как керосин.
Манька хохотнула и начала неспешно отстреливать одного оборотня за другим, сначала тех, которые оккупировали крышу, потом тех, которые отступили от огня. Трупы устилали землю вокруг изб, да и на ней и Борзеевиче не было живого места, несколько пуль все же прошили их обоих насквозь, а в воздухе начинало быстро темнеть.
Наконец оборотни поняли, что избу огнем не напугаешь, и, перестроившись, отступили к лагерю, обнесенному за прошлый вечер частоколом.
Манька не могла поверить, что они с Борзеевичем отстояли избы. Изумлению ее не было предела, рот, растянутый в блаженной улыбке от уха до уха, и до самого восхода луны не менял своего положения. И даже Дьявол, который напомнил, что он все еще Бог Нечисти, что никому, кроме Помазанницы не ищет милостыню, что битва, если закончится поражением противной стороны, все расставит по своим местам, что помогал он не ради Маньки, не ради изб, а если уж на то пошло, в силу своей болезни, которую называют «игромания», и исключительно ради подвига Благодетельницы, которая сама накажет и ее, и Борзеевича, и избы, и прочих христопродавцев за вероломство и разжигание межкоцессиональной розни, настроение ее не убывало, а только прибывало.
Борзеевич победой был ошеломлен не меньше Маньки, рассматривая и подсчитывая через чердачное окно трупы оборотней, которые странным образом начали исчезать, погружаясь в землю, как в трясину болота.
– Это… Чего это они? – Манька с удивлением наблюдала за тем, что творится внизу.
– Навоз, он и на Черном Земноморье навоз! – ответил Дьявол, брезгливо поморщившись.
Изба горела, потушить пламя, поддерживаемое неугасимым древком, не удавалось – чтобы не сгореть, пришлось выйти наружу и ползком разыскать стрелу. Полнолуние еще не наступило, и звери были в образе человека. Как человек, оборотень имел немногим больше, чем она – решили рискнуть. Сидеть в избе, поджариваясь, не хватало никакого терпения. Привычной в последнее время к огню Маньке еще ничего, а Борзеевич начал терять и терпение, и сознание, худея на глазах от потери жидкости. Кожа у него стала желтая и сухая, как пергамент, того и гляди начнет шелушиться.
Стрелу долго высматривали с крыши. Она лежала недалеко от дверей, не доставая земли. Может, поэтому неугасимое древко не слышало ни избу, ни Дьявола. Попробовали выйти через дверь, но тут же отказались от этой мысли. Даже маленькая щель вызвала на себя такой шквал огня, которого не ожидал никто. Избы оставались не только под присмотром, но и под прицелом.
