Манька срыгнула болотную жижу, отплевываясь. Спасибо она Дьяволу не сказала, лишь подумала, посмотрев хмуро исподлобья: хоть и спас, но что с того, беды на этом не закончились. Какая-то хитро-мудрая женщина, распинаясь в удивительной полюбовности, излучая невероятно притягательную энергетику, тащит ее в болото, а Дьявол распинается перед ней – аж, противно! А хуже всего, что все они обладали какими-то особенными нечеловеческими способностями. Не устоять человеку против такой нечисти, которая может объясняться за тридевять земель, жить в болоте, летать по небу, и даже вода у них была особенная, которую простым смертным пить нельзя.
Она опять обиделась на Дьявола, вспомнив, что это он помазал Радиоведущую на престол. А чем она так ему приглянулась-то? Разве бы она не натянула на себя корону или не выспалась на чистых шелковых простынях? И на ее теле парчовые платья вызывали бы изумление, и чаями с кофеями не подавилась бы. Колодец им испоганила – это правда, гордилась собой, но, пожалуй, это все, чем она пока могла отплатить за железо.
Теперь еще за болотную жижу плати.
Наглоталась – до тошноты.
Вспомнив про живую воду, Манька вспомнила и то, что Дьявол не слишком огорчился, что колодец стал противоположно сам себе. Конечно, он долго изображал убитого горем Бога Нечисти, паства которого лишилась ценного источника, но сам живую воду пил с удовольствием. И это он, сам того не желая, посоветовал разводить ее. И из болота ее вытаскивал, не притворяясь, держал со всей силы, когда старушенция тащила ее в болото.
И опять, в который раз на дню, Манька простила Дьявола.
Тоже, поди, к славе всеобщей Благодетельницы пристроиться хочет…
А ее, значит, в топь?..
Она хмуро глянула на Дьявола, соображая, за кого он на этот раз. Дьявол стоял рядом с Кикиморой, заложив руки за спину, и сверлил ее взглядом, от которого женщине было ни холодно, ни жарко, а старушенция, обняв колено, со снисходительной улыбочкой искренно и нежно любовалась ею.
От ее улыбочки Маньке стало тошно вдвойне – ее всегда встречали приветливо, когда хотели обмануть. Но женщина уже раскрыла себя и свой коварный умысел.
– Ох, хорошо тут, просторы-то какие! – умилилась старушенция, заблестевшим взглядом окидывая даль. – Да разве может быть где-то краше? А воздух какой, чувствуешь, Манечка? – вздохнула полной грудью.
– Мне ваше болото нафиг не надо, топитесь в нем сами, – угрюмо ответила Манька.
– Что ты, что ты! – поерзав на пеньке, всплеснула Кикимора руками. Подскочила, ринувшись к ней, но остановилась, наткнувшись на посох, покачала осуждающе головой. – Болотный ил, что навоз, самое удобренице! И ты свою цену имеешь! Ты вот по чужим людям мыкалась, а вернулась бы, и мытарства закончились. Кинешь косточки, упокоишься, разве не для того пришла? Я добрая, я знаю, как в миру не сладко, а кто из тех, кто к земле моей приписан, худое обо мне скажет?
– Как скажут-то, если на дне лежат? – насупилась Манька, отступив от старухи подальше.
– А удобрение из тебя получится знатное! – подколол Дьявол, смерив взглядом.
А Кикимора вдруг подбежала к ней, изловчилась и схватила за рукав, удерживая крепко.
– Ведь устала с дороги, спать хочешь, ночь скоро на дворе! Ох, как ждала тебя, деточка моя! Помню, мать твоя кинула коробок… – женщина пустила жалостливую слезу. – Знала, где тебе было бы, как у Христа за пазухой! Да промахнулась. Зацепился коробок за корягу. Мимо как раз злодеи проходили, умыкнули – прямо из-под носа умыкнули! – старушенция шмыгнула носом, чуть не прослезившись, высморкалась. – Знаю, все знаю, никто слова доброго не сказал, словом ласковым не приветил… Исправим, душечка, все исправим! Волосики причешу, глазоньками твоими стану любоваться! Что окошечки они в юдоль голубушки моей, славной царствующей племянницы. И успокоится душа твоя, и ты успокоишься! Упокоение твое – лучшая нам награда! Пойдем! – она с силой потянула ее за собой. – Вы ж мне все как родные!
Племянница?
– Отстаньте от меня! – Манька выдернула из цепких рук старушенции руку, ткнула в нее для устрашения посохом.
– Так не можем же мы ждать до завтра, чего тянуть? – растерялась старушенция.
– Вы думаете, я сюда топиться пришла? – догадалась Манька.
– А зачем еще-то? – опешила старушенция. – Сюда по другому поводу в эту пору не ходят!
– Вы ошибаетесь… Я Посредницу ищу. Я к вам случайно попала.
– Случайно, не случайно… Куда ты пойдешь?! Да разве ж могу отпустить, когда ты вернулась?
Манька сообразила: сидеть ей на этом острове до скончания века или послушать и утопиться. Прилипчиво-убогая болотная тварь не выпустит ее из трясины, защищая Помазанницу. Один шаг с острова, и желчное чудовище утянет на дно. Ей оно, что птице небо, а для нее самая что ни на есть грязь, в которую сдохнуть ходят. Вон как себя нахально ведет, играючи почесывая языком, да все приветливой лаской, а в каждом слове яду – у сотни гадюк не наберется. С ее-то способностями она найдет, где подловить, и старуха это прекрасно понимала. За ее масляной елейностью чувствовались уверенность, превосходство и насмешка.
Но подыхать Манька не собиралась.
– Ну-ну, – протянула она в растерянности, с ужасом вспоминая скользкие и узкие тропы невидимые под густой жижей. По карте на Мутных Топях разместились бы два, а то и три заморских государства.
Кикимора замолчала на полуслове, пьяно икнула.
– Замесила я тесто, – подмигнула она с нарочитой веселостью. – Видишь, как поднялось? – широка развела руками. – Стану пирогами кормить досыта, согревать зимами долгими, сказки сказывать да песенки петь в глазоньки твои глядючи, чтобы, как Благодетельница ненаглядная закручинится, я тут как тут, из души погляжу – и отпустит кручинушка!
Ну чисто Дьявол, сообразила Манька.
– Я, можно сказать, не покладая рук, тружусь, приготовляя стези Благодетельнице нашей, выстилая путь шелковой муравушкой! – откровенничала старушенция, понимая, что посуху дороги с острова нет. – Да нешто ты против? Бунт никак задумала? Или ты против счастья Благодетельницы Мира? – она сразу стала угрожающе подозрительной, но через мгновение уже опять растаяла и расплылась в приветливой улыбке, подбоченившись. – Манечка, любим мы тебя голубушку, кабы знала ты как! Все для тебя, ничего не пожалею! – клятвенно заверила она.
Манька ужаснулась: все-то Кикимора о ней знает, и про то, что в болоте ее нашли, и про житье-бытье, еще и Благодетельницу приплела…
Вот куда заманил ее кузнец Упырь…
А это и есть то самое место, которое оставила Благодетельница для упокоения еретических душ?
Всякое думала Манька, когда гадала долгими ночами, куда подевались ее родители, кто сотворил с нею зло такое, лишив родительской ласки, почему оказалась она на болоте, где нашли ее случайные люди. Думала, может, ищут ее, слезы проливают, а она однажды объявится родителям, и будут они жить-поживать, добра наживать. Ей и в голову не пришло бы, что родная мать решила ее утопить, будто от котенка избавлялась.
