Или врет?
С них станется!
Выходит, на роду ей написано гнить в болоте, пока Благодетельница свои парчи изнашивает?
Такая боль резанула сердце, что Манька едва сдержалась. В глазах ее потемнело, хотя солнце еще не село, бросая последние лучи на мрачный болотный пейзаж.
Манька зло зыкнула на старушенцию.
– Ах, ты… Ах, ты тварь! – она задохнулась то ли от лопнувшей боли, то ли от того, что сдавило грудь, замахнулась на женщину посохом, махнув им перед старушечьим лицом. – Давись, тварь, своими глиняными пирогами сама! Подойди только, тронь, я тебя так отхожу, мало не покажется!
Женщина отскочила, заламывая руки для мольбы, и в мгновение каким-то образом оказалась за спиной, так что Манька едва успела повернуться. И вместо мольбы голос ее прозвучал спокойно и уверено, в то время как улыбчивое лицо все еще продолжало улыбаться, привечая в болото.
– Вот увидишь, благо я! Ни горя у меня, ни мучений! Отведай моей стряпни, пока добром прошу! – угрожающе потребовала она, давая понять, что возражений не потерпит. – О-хо-хо! Аха-ха-ха! – расхохоталась зло, прищурив один глаз.
Смех ее прокатился над болотом раскатистым эхом. И как по мановению волшебной палочки, оборвалось лягушачье кваканье, в воздухе повисла оглушительная зловещая тишина, как будто Манька оглохла.
А старушенция продолжала угрожать, глядя зловеще.
– Все вы у меня смирненькие да ласковые, ни один не взъерепенился!
– Отвали! – Манька приготовилась ударить посохом, если Кикимора попробует тащить ее насильно.
Но Кикимора уже стояла впереди, в другом месте, и тут, чего Манька от нее не ожидала, подскочила к ней, ткнув в нее длинным толстым шилом. Манька лишь разворачивалась, чтобы встретиться с ней лицом, и только успела подставить руку, чтобы скосить удар, когда шило воткнулось в ладонь, проткнув насквозь, пришпилив руку к телу. И сразу почувствовала, как острая боль резанула от ладони до предплечья, а в бедре ушла в кость, заглушая боль сердца.
Хлынула кровь, пропитывая грязную одежду.
– Кто может мне угрожать? – хвастливо взвизгнула старушенция, резвясь вокруг нее и выскакивая из пространства то там, то тут. И хохотала, как сумасшедшая. – Я на свете живу, сколько в уме не поместится! Тили-тили тесто, не ты невеста, станешь большою, срубим косою! – насмехалась она. – Тили-тили тесто, в гробу тебе место! – приветливость старухи, как корова языком слизнула.
Манька не успевала за ней поворачиваться и уворачиваться от нее.
– Манька! – заорал перепуганный Дьявол, метнувшись между ними, защищая то ли ее, то ли Кикимору. – У меня! У меня поместится! Я дольше живу! О, череп и кости!.. – он запнулся на полуслове, когда Кикимора с маха проскочила через него.
Заметив, что Манька наставила на старушенцию посох, закричал еще громче:
– Фу! Фу! Железом ее не засучишь! Она и есть железо!
Манька отбросила посох, выдернула шило из ладони, краем глаза уловив через Дьявола, как через потустороннее зеркало, что Кикимора изловчилась и норовит воткнуть в нее другое шило, больше первого. Через Дьявола старушенция выглядела расплывчато, блатная краска с нее сошла, обеспечивая превосходную видимость, где у этой болотной облезлой и подгнившей ведьмы в голове светилась ядовитая сердцевина.
Что произошло дальше, Манька объяснить не могла.
Она развернулась, отбив руку Кикиморы одной рукой, а второй всадила шило прямо ей в лоб, где видела зеленоватую туманность, пробив череп, и отскочила, приготовившись к новому нападению.
Кикимора еще стояла с застывшим лицом, а зеленоватая мистическая туманность дымкой вытекала из нее, в то время как Манька с ужасом осознавала содеянное. Если бы ведьма не налетела на свое шило, она бы ни за что не подняла на нее руку, предпочтя навечно остаться в болоте, но вселялась в нее иногда неведомая сила, которая обеспечивала ей выживаемость и спасала от беды. Не в первый раз ее руками случилось то, что она сама не планировала и о чем бы не подумала, как в тот раз, когда отметелила соседа, кинувшегося на нее с топором. Да так ловко, будто имела черный пояс по сунь-вынь-фу.
Наверное, сказались уроки Дьявола по физической подготовке…
Но до убиения дело еще не доходило…
Маньку трясло от страха, что некто был убит ее рукой, и не абы кто, а тетка самой Благодетельницы, а еще больше оттого, что сама она висела на волосок от смерти. Как в замедленной съемке, Кикимора плашмя шмякнулась на тот самый пень, на котором хвалилась причесывать волосики, а Дьявол все еще с поднятыми руками метался по полянке, объятый ужасом, забыв, что он нематериальный. Он дважды запнулся за Кикимору, павшую в бою, чертыхнувшись оба раза. В пылу битвы он, очевидно, пытался их остановить, но как третью сторону его никто не воспринял, даже Манька. Но она, по крайней мере, не влезала в Дьявольское тело, тогда как Кикимора вообще никак не отметила его в обозрении, подскочив к ней как раз через его нематериальность.
– Ну-у!.. – наконец, остановился Дьявол, оттирая пот со лба, растерянно и потрясенно разводя руками над телом убиенной. – Да-а, проткнула ты ее мастерски! – и тут же добавил, обличая: – Убивица ты, Манька! Сама-то понимаешь, что натворила? Вот куда завела тебя упрямая дорожка!
Он постоял над Кикиморой, будто не верил в ее смерть, дожидаясь, что она вот-вот оживет. Потом потыкал в нее тростью, невесть откуда взявшейся в его руке, поковырял в полусгнившем черепе, убеждаясь, что он пуст. Кости старушенции оказались не белые, как у человека, а черные с гнильцой.
– Ладно, – неохотно согласился он, – свидетелем буду… Самозащитный механизм сработал. Но, если честно, был у тебя мотив, угрожала ты ей. И она тебе… Но ведь не ты – она мертва! Следовательно, следователь будет следовать традиции расследования. Эх, сколько платить придется! Мне, – он загнул он палец, – судье, прокурору…
Слегка успокоившись, он, на всякий случай, пощупал у Кикиморы пульс, послушал сердце, поднял и отпустил безвольно поникшую полусгнившую руку. Кожа на старушенции висела лохмотьями…
Скорее, кожа для нее была как одежда, и, очевидно, она ее с кого-то сняла или срезала, сшив себе тело, не иначе… – кожа была разная, местами еще свежая, и непонятно, как удерживалась жизнь в этих полусгнивших мощах.
– Да кто б тебе слово дал! – расстроено проговорила Манька, соображая, какой от Дьявола вред и какая польза. Он был единственным свидетелем, так что от него зависело, найдут ли ее. И тут же вздохнула с облегчением: Дьявола видит она одна, навредить показаниями он ей не мог. Второй вздох вышел обеспокоенным: ведь и доказать, что была самозащита, тоже не сумеет.
– Но я, правда, не хотела ее убивать, – призналась она с отчаянием.
– Ну, маразм у старухи… Что теперь, протыкать маразматическое тело колющими и режущими предметами? – спросил он строго, как судья, пнув Кикимору носком ноги.
