Покойную почтили минутой молчания, перекусили железом, запили водой, помянув болото недобрым словом.
И только тут Манька сообразила, что нет больше Мутной Топи, и скоро здесь будет такая же земля, как в любом другом месте. Не сказать, что не обрадовалась. Весь мир, от края до края лежал перед нею ярким золотым и огненно-багряным раздольем и бездонной лазурной высотой, подернутой осенней белесой дымкой, и чуть зеленоватой, с бликами солнца гладью реки. За две с половиной недели, пока бродили по топи, земля нарядно украсилась, и после болотного однообразия глаз ее не мог нарадоваться ярким краскам.
Но душа и в самом деле не праздновала вместе с нею.
Где-то ниже сердца тошненько подвывало. Даже мысль о состоявшемся спасении внезапно открылось ей, как мучительное наставление, типа: «Мы готовили – готовили, а ты, Маня, все испортила!» – и будто кто-то уговаривал ее в следующий раз обязательно утопиться.
Разницу эту она сразу почувствовала, как только Дьявол обратил на эту разность внимание, попросив определить, где у нее умственный начаток, а где начало души, поставив руку чуть выше уровня груди, чем немало подивил ее. Получалось, что у нее есть уровень выше сердца, и уровень ниже сердца, как некое эмоциональное поле, которое разговаривать не умело, но вполне точно изъяснялось чувствами. Иногда очень даже ясно, иногда смазано, а порою едва переводимо в слова. Она вдруг поняла, что может прислушаться к животу и узреть там запертого человека, воспринимая его на чувственном уровне. Внутри ее было тяжелое пространство, наполненное чувствами, которые выставлялись наружу и вели ее на заклание, как пастырь овцу, а собственные ее чувства, скорее, были ответной реакцией, чем теми чувствами, которые приходили невесть откуда.
– С ума сойти! – Манька одурела от своего открытия.
– А я что говорил? – торжествующе изрек Дьявол. – Нет, Маня, ты и душа не одно и то же.
– А что тогда душа, если она против меня?
– Душа – как ближайший родственник, обращается к человеку из среды его самого. И, бывает, выходит огонь и пожирает человека, как кедр, который уже не живое дерево, а головня и удобрение. А человек слушает эту муть, вместо того, чтобы обрезать крайнюю плоть сердца. И так разделился сын с отцом, дочь с матерью, невестка со свекровью, и уже враги человеку домашние его, ибо тот, кто стал в сердце человека, посчитает недостойным всякого, кто любит или мать, или отца, или сына, или дочь более, нежели его. И кто не берет креста его, и не следует за ним, внимая зову, и кто душу бережет, ополчаясь, считается у этой мути недостойным, – и будет он убивать и чернить, и взывать ко всякому, чтобы чинили человеку препоны. Боги там, Святой Дух, который крестил человека огнем. Поджаривает пяту, и язвит в голову одного, называя грешником, и закрывает от возмездия другого, называя праведником. Об этом пытался втолковать тебе Господь Упыреев, когда говорил, что знает то, что не знаешь ты.
– А с кем спорить-то? Там же нет никого! – медитируя, удивилась она.
– А если никого нет, кто вгрызается в твою плоть, обращаясь к тебе, как самостоятельное существо? Подсознание находится под сознанием, оно надежно укрыто от сознания. Но оно не спит, не изнемогает, сеет ужас и вынашивает потомство. Подсознание – это кладбище с мертвецами, которые живы и передают привет от Благодетелей и тебе, и людям. Не спорю, бывает хорошее подсознание, которое поднимает человека, но бывает, и убивает – и тебя, и твоих близких. Оно заключает в себе боль, но не слышит ее, сеет зло – и не видит его, или собирает сомнительные компании – все беды человека берут начало в его душе.
– Но если не будет ничего, будет же пусто!
– Не пусто, а чисто, – поправил Дьявол. – Душа должна быть чистой, как стеклышко, и легкой, как перышко – тогда это душа, а не монстр. Сегодня ты открыла дверь в мир Богов. Так сказать, испортила им обедню.
Манька лишь пожала плечами, не найдя, что ответить.
Без сомнения, с душой следовало разобраться. Совершеннейшая муть была враждебной, и шевельнулось что-то тяжелое, стоило задеть эту муть взглядом. Как болото. Ни с того ни с сего, она вдруг почувствовала себя униженной, и эта униженность как будто была неотъемлемой ее частью, а глаза, хоть и были сухими, стали как будто на мокром месте.
Ничего хорошего душа не сулила.
Но как она могла прочить беду, какое право имела?!
Потом были еще болота, но не такие, как мутные Топи. Ни одна кикимора не посмела зацепить ее или кружить и мутить воду. Переходила Манька по ним, будто по наезженной дороге. Куда не ступит, везде под ногами твердая земля.
Удивлялась она, но Дьявол никакого удивления не выказал. Вскорости успокоившись и повеселев, может быть, приняв смерть Кикиморы, как данность, он перестал скорбеть и обвинять ее, будто забыл о старухиной смерти. Он и до этого особо ни о ком не переживал, а тут Кикимора, о которой погост уже давно печалился. «Это хорошая слава нуждается в рекламе, – объяснил он, – а дурная быстро бежит, если человек в нечисти не прославляется. Кикиморам жить хочется больше, чем тебе. Они ни в рай, ни в ад не попадают, их затуманенная основа растворяется в природе без остатка».
Так или иначе, Манька и Дьявол шли как бы сами по себе, но Дьявол с тех пор стал показывать, как обернуть железо себе на пользу. Готовил иногда и ел с нею из одной плошки и делился незначительными секретами. И каждый вечер заряжал ее энергичными эманациями, заставляя упражняться в боевых искусствах.
Он не скрывал, что блатные люди обязательно попытаются допросить ее в качестве свидетеля, чтобы выяснить, что случилось с тетушкой Благодетельницы. На вооружении блатных была и сыворотка правды, и детекторы лжи, и пыточные приспособления, и сила мышц. У нее же в свою защиту ничего хорошего сказать не было, и Дьявол предложил на рассмотрение лишь один вариант, который был ей доступен: избегать допроса до тех пор, пока дознаватели сами не придумают какую-нибудь вразумительную версию, исключая ее причастность к преступлению. Так всегда бывает, когда наверху торопят с выводами, а подозреваемый добровольно не раскаялся.
Ну, или, пока железо не сносится…
Богом, каким Дьявол был для людей, которые не строили иллюзий и жили, как думающие о своем благе, он для Маньки так и не стал. Видимо, ее мозги была настолько косными, что умные мысли не помещались.
Обидно, но ведь насильно мил не будешь.
Был он ей другом, но ужасно проблемный. Бывают такие друзья, с которыми все время попадаешь в неприятность, но любое бедственное положение они воспринимают как приключение. Разобралась в нем Манька не скоро, пока он не проявился перед нею во всей своей неприглядной вредности. Но, чем больше узнавала его, тем больше он нравился, и даже его вредность перестала раздражать. По его вредности человек уму-разуму набирался, а обиды не копил, и она часто думала: «вот бы мне так уметь!» Он умел повернуть так, что вроде и бока намяли, а все равно не в дураках. У нее раньше по-другому выходило, старалась по-умному, но каждый раз выходила дурой, а когда начала прикидываться дурой, спросу стало меньше. И бывало говорили: «Вот, Маня, иному умному человеку так не сумелось бы!» – вроде и умной не назвали, но из дураков выделили.
