То и обидно.
– А те, древние, которые твоей головой думали, почему не ушли? Вон, земель сколько!
– А тут везде люди жили… Видишь, ровной полосой молодой лес стоит, и все березовый – поле было. Здесь место вроде бы ровное, и бугры на небольшом расстоянии – дома стояли. А тут осины, и запах какой – погост это. А тут камни ровно лежат, узором – капище было, медитировали, учились с огнем играть. А тут рядком тополя – аисты на них селились, свадьбы под ними справляли. Тысяча лет прошла, а земля все еще помнит.
– А почему не устояли?
– Они полвека оборонялись. Если бы ты знала, сколько народов канули в лету! У войны один закон: голый бьет голого, пока на имущество не наскочит. Наскочил – и все имущие поминки справляют. Полчищам мытарей обидно становилось, что ест и пьет Благодетель, и с ними готов поделиться, если наступят на мой народ, который тоже ест и пьет, а как делиться, отправляет к Богу. Мол, учись лет восемь, и будь, как я. В дороге незаметно, а если с места посмотреть, срок ого-го-го! Кто соблазнится туманной перспективой, если можно отобрать, чтобы язык не показывал, да еще награду от Благодетеля получить? И была у них грамота, а говорят: безграмотными были. И была у них сытая жизнь, а говорят – голодали. И богатства были неисчислимые, а скажут – жили в пещерах. Откуда, думаешь, Благодетели золото взяли, чтобы крыши храмов и дворцов покрывать золотом и вставлять образа в золотые рамы? У людей и взяли, не сами же они его добывали из земли.
– А почему не осталось ничего?
– А зачем народу глиняные таблички того народа, которого сам же извел? Этот народ не станет другим, если узнает, что миллионы людей умирали за другую идеологию. На всех капищах теперь стоят церкви Спасителей, оберегая тайны того народа – память моем народе веками стирали. И приходит народ на бывшее капище, и видит богатый разукрашенный дворец со многими Благодетелями, облаченными в золотые рясы, которые обращаются к нему от имени нового Бога, и молится на них, как Благодетель учит, потому что променял Бога на золото, добытое не у меня, а в земле.
Манька размышляла: захотел бы тот народ пожить еще, в нашем веке?
И отвечала сама себе: немного дано человеку времени – и лучше бы не родиться. Грамотный народ сменил безграмотный и снова стал грамотным. И праведники, и грешники в немилости у Дьявола, а умирать-то как, наверное, тяжело. Но все умрут, никто жить вечно не останется, только Дьявол.
Все суета сует.
Глава 11. Прозрение
В начале ноября река покрылась льдом, сугробов намело – на две зимы. Хворост сырой, промерзлый, тлеет едва-едва и чадит едким дымом. Разведет Манька огонь, а пока спит, он того и гляди потухнет. И замерзла бы, но Дьявол помогал сторожить костер, будил, когда угли догорали. А однажды обернул своим исцеляющим плащом ее распухшие и почерневшие ступни. Наутро раны зарубцевались, но к вечеру следующего дня стало хуже, чем было. Она привыкла к боли, иногда даже не чувствовала ее – нервные окончания отгнивали вместе с мясом, а тут новые – и снова обморожение.
Плакала навзрыд, проклиная и себя, и Дьявола, и кузнеца Упыреева. С того времени плащ Дьявол не давал, разве что концом накроет, чтобы согрелась. Сказал, что, помогая ей, как бы против Помазанницы объединяется, а вредить нечисти в его планы не входило. Хуже стало, когда наступили настоящие морозы: кожа примерзала к железу, отслаиваясь с башмаками и посохом, а к язвам добавилось обморожение.
Она удивлялась: откуда у нее такая живучесть?
Вопреки всему, что она знала о болезнях, обморожения, заражения и язвы не валили ее с ног, даже температура не поднималась, а когда Дьявол поднимал за шиворот и насильно заставлял идти дальше, боль как будто залезала в котомку. Она видела ее, чувствовала, несла на себе, как предмет, закрытый внутри тела, но стоило остановиться, и болезни набрасывались и грызли без жалости.
И она, превозмогая себя, шла вперед…
И злобствовал Дьявол.
Но так уж устроен человек: рано или поздно он принимает болезнь и становится с нею одним целым. И она адаптировалась, думая лишь о том дне, когда закончится железо, а с ним болезни и невзгоды.
И с едой стало туго.
Но опять Дьявол выручал. Он всегда знал, где спрятаны беличьи запасы, на каком дереве шишки не пустые и почки не тощие, где сделать рыбную прорубь, чтобы рыбалка была удачная, и грибов в лесу на деревьях было полно. Порой корзинку наберут, пока идут. Опята, съедобные трутовики, вкусом похожие на заморских кальмаров или на курицу, только варить их приходилось долго, а в дуплах нет-нет да находили мед диких пчел. И часто рассказывал, как сушили люди в мороз сырые простыни теплом своего тела, как ходили босиком в любое время года, как закаливались в ледяной воде, и о других сверхвозможностях, заложенных в человека.
Йогинские способности Маньке не давались. После купания в ледяной воде она простудилась, одежда без костра не сохла, а холодное железо не становилось приятным. И сколько бы Дьявол ни убеждал, что новые зубы нарастают крепче предыдущих, не верила – железо об этом не знало и стачивало их до того, как прорезали десну.
А радио продолжало работать, как ни в чем не бывало…
Иногда Дьявол подмигивал: «Ох, мать, опять о тебе речь ведут!» «И что говорят?» – интересовалась Манька, в тайне надеясь, что вот-вот Помазанница узрит ее силу духа.
«Умницей не называют!» – посочувствует ей Дьявол.
Манька никак в толк не могла взять, почему Бог Нечисти не может приструнить нечисть – против нечисти он был бессилен, но мысли свои держала при себе. У каждого были свои недостатки, а у Дьявола их было еще больше, но, чтоб любили, надо самой уметь любить, и она изо всех сил старалась прощать ему, что не видел в ней человека, что на каждый случай имел оправдание и радовался не ее радостям. Зато не раз свел беду на нет, видел дальше носа, погода была ему послушна и зверями мог управлять.
И рядом был.
Она давно потеряла счет времени: утром топили снег и пили чай на березовых и смородиновых почках, заедая клюквой, рыбой и грибами. Иногда завтракали промороженными сладкими плодами шиповника и рябины. Снегири и клесты обдирали деревья подчистую, но нет худа без добра: ранние снегопады пригнули ветви к земле и надежно укрыли снегом. Потом она ползла по снегу. По льду получалось быстрее, но во многих местах река пробивала лед быстрым течением, а где-то он намерзал торосами, так что дорога оказывалась еще тяжелее и опаснее. Первую короткую остановку делали, когда солнце встало из-за горизонта. Отдыхали минут пятнадцать, пили горячий чай, закусывали тем, что осталось. На этот случай Манька обзавелась термосом. Следующая – когда солнце поднималось в зенит. Обедали тем, что приготовили с вечера. А по дороге собирали еду на вечер.
Еще одна короткая остановка, когда солнце готовилось скрыться за горизонтом. Темнело рано, поэтому после привала она по пути присматривала место для лагеря, потом ставила шалаш, рубила дрова, рыбачила, готовила ужин, а Дьявол помогал. Сказать, что она голодала, было бы неверно. На одной зимовке охотника, еще в начале октября, разжились рыбацкими приспособлениями, и, бывало, не успеет закинуть удочку, а жирная щука или здоровенный осетр уже на крючке. Иногда попадались раскидистые ели, заметенные снегом. Оставалось только вход под ель вырыть, чтобы оказаться в теплом домике. Дьявол обычно проверял дорогу, и, если впереди было такое укрытие, сообщал об этом заранее. Дым от костра в таком снежном домике улетал сквозь ветви, как в трубу, но тепло держалось, и она могла нагреть воды и помыться, а еще просушить как следует одежду.
