Избы насторожились, нахохлились, если так можно назвать съеженное состояние с некоторым наклоном в ее сторону.
– Я только посмотрю на цепь, – успокоила она их, выставляя вперед ладони.
С собаками такой трюк прокатывал, лаяли, но не кидались.
И тут же решила, что Дьявол опять над ней поиздевался. Ключ от замков висел тут же, прикованный к железному обручу, который охватывал ногу одной из изб, врезаясь в плоть. Смешно бы она выглядела, если бы махала тут полжизни топором, как кузнец, перерубая железо. А каково было избам, которые носили освобождение на себе и не могли им воспользоваться?!
Чтобы достать ключ, пришлось повозиться.
Избы обрадовались, когда Манька, наконец, сняла замки, открыв их посохом и откатив в сторону, и даже последовали за ней, но она шикнула, и избы послушно отошли, сразу же направившись к колодцу, до которого наконец смогли достать. Одним махом очистили озеро от ядовитого порошка, выгребая землю и значительно углубив его, отодвинув зараженную землю на значительное расстояние, а когда озеро вновь наполнилось водой, прильнули и долго пили, будто умирали от жажды.
– Надо же! – удивилась Манька, наблюдая, как быстро и слажено они работают.
Потом она прошлась по лугу, изумляясь, как изменилась за ночь земля, сняв железные обутки и пройдясь по земле босиком. Заметив, что избы уже отошли к опушке, она тоже спустилась к еще не наполнившемуся до конца после изб озерцу, зачерпнула воды, вылила на себя. Вода была холодная и пробирала до костей, но не холодом. Ощущение, что в тело вливалась сила: голова сразу стала ясной, тело бодрым, появилась необычайная легкость. «Ну и чудеса!» – подумала она, дождавшись, когда озерцо наполнится водой до краев. Вода в озерке прибывала быстро, выливаясь из колодца по желобу.
Осторожно погрузилась в живую воду.
После очистки ногами изб озерцо получилось глубокое, дна она не достала, болтаясь на поверхности, как поплавок. Вдохнула поглубже, ушла под воду – вынырнула через несколько секунд с восторженными восклицаниями: «Ух ты! Ух! Ух!..» Если уж выпал шанс подлечить болезни, то упускать его было бы грешно, а если лечиться, то так, чтобы болячек не осталось.
Вышла из озерца обновленной. Было столько сил, что попадись ей под руку Идеальная Радиоведущая, она бы пришлепнула ее одним щелчком. Ссадины и раны заживали на глазах, ступни после купания стали бело-розовые, как будто она никогда не носила железных башмаков.
После купания сразу же захотелось есть. От одуряюще вкусного запаха, который шел от костра от готовящихся блюд, у Маньки потекли слюнки вместе с теплым чувством, которое она сейчас снова испытывала к Дьяволу. Хотел он того или нет, но он раз за разом спасал ее и делал сильнее, и она уже не верила, что он не привязался к ней всем своим сознанием, всеми своими фибрами, если они у него были.
Дьявол между тем соорудил подобие стола из ящиков и поперечной доски, выложил салат и печеную рыбу на листья белокопытника и лопуха, налил в березовые чумпели чай из свежих, только что распустившихся смородиновых листьев, добыл из котомки железный каравай, отломил от него целый ломоть и поманил пальцем.
Она обрадовалась и уселась на скамеечку за стол, потирая руки.
Жизнь налаживалась – и у нее, и, возможно, у изб. Она всем сердцем надеялась, что горький опыт их чему-то научил и теперь не ко всякому хозяину попросятся, найдут такого, который приберет их, очистит от скверны, и примут его, и будут охранять, как не стали бы охранять ее.
Нормальные были избы, богатые: в такой избе жить – горя не знать.
Если, конечно, урок пошел впрок. Люди не всегда умнели с первого раза, а некоторые и после десятого оставались дураками. Жаль, если наступят на те же грабли. Она много раз видела, как человек из одной беды попадал в другую как раз по причине того, что выбирал одних и тех же людей, которые его обманули. Но избы живые, насильно мил не будешь, не ей учить – сама ничуть не лучше, и не умнее, если вспомнить, сколько раз обожглась с Упыреевым.
Дьявол протянул Маньке сок и каравай, придвинул к себе чай, устроился поудобнее. Вид у него был торжественный. Черные глубокие глаза казались еще темнее, но они блестели и прыгали в них озорные искорки.
– Помолись, Маня, земле, которая тебя сегодня кормит, чтобы вечно она была твоей кормилицей, – предложил он. – Глядишь и отринет она Царицу Радиоэфира и будет тебе опорой, когда придет время.
Манька шмыгнула носом и встала. Все так делали.
Радостное чувство, что она обрела воду, которую уже не надеялась добыть, не проходило. Было ей неловко, не умела она принимать дары, но рядом не было человека – неловкость ее никто не видел, а на Дьявола можно было не обращать внимание. Кроме того, она сроду не молилась и как молиться не знала, но в последнее время Дьявол правильно ее учил, поэтому без лишних слов вышла из-за стола, нагнулась, дотронувшись рукой до земли, и сказала тихо:
– Благодарю тебя, земля кормилица, за хлеб насущный…
Потом покосилась на железный каравай на столе. Тащила каравай она издалека. Но, заметив рыбу и салат из зелени, устыдилась и, кроме того, вспомнила, что тело нигде не болит и даже ступни зажили, будто не топала она в железных башмаках.
– Благодарю тебя за живую воду и тепло, которым ты согрела меня! Не оставь меня в трудную минуту.
Что сказать еще, она так и не придумала. Она даже не была уверена, слышит ли ее земля.
– Ну, иди, Маня, за стол, и пусть камень тает во рту! Заслужила! – позвал Дьявол.
Манька села, подвинула к себе рыбу, впившись в нее зубами. Ничего вкуснее она не едала. И каравай железный жевался легко. Ломоть, отломленный Дьяволом, закончился быстро. Она даже подумала, не съесть ли ей каравай за раз, чтобы исчез он из ее жизни, но следующий кусок, который она попыталась отломить сама, оказался таким же железным, как в прочие дни. Видимо, была какая-то норма, которую Дьявол установил из вредности, но Манька была и этому рада, потому что от каравая осталась ровно половина.
Уходить Маньке совсем не хотелось. Но вечером, когда она надивилась на быстро наступившее лето, Дьявол объяснил, что жизни все равно не будет, если радиопередачи не прекратить. Радиоведущая обязательно прознает про Манькино злое дело, и слетится сюда столько нечисти, что места для нее не останется.
– Хуже, избам житья не будет! – предупредил он.
Утром следующего дня он разбудил ее как обычно ни свет, ни заря. Заставил размяться на лугу и пододвинул котомку.
– Маня, эта земля всегда будет помнить тебя. Ты сможешь вернуться сюда, когда захочешь. Но жизнь такова, что, если не умеешь защитить добро, ты его теряешь. И горы мусора примнут траву и пропитают землю ядом. И потом, с чего ты решила, что она твоя? Разве ты за нее заплатила или бумаги справила? Разве не обязала тебя нечисть просить ее каждый раз, как добро на тебя нашло?
Манька низко молча поклонилась земле, когда они стояли на опушке, без молитвы. Она молча, сердцем, просила у земли защиты. Избы провожали ее издали, стоя у реки, встав в полный рост, который был у них выше самых высоких деревьев, прижимаясь друг к дружке.
