Манька задумалась: люди так внезапно менялись в отношении к ней, что она зачастую не успевала понять, за что и каким образом человек увидел в ней врага. Происходило это как-то вдруг, но каждый раз перед тем она предчувствовала, что это случится. За неделю, за месяц. Один кузнец Упыреев не исчезал из ее жизни, не становился равнодушным, и так искренне радовался ее неприятностям, что она переставала считать неприятность бедой. Странные у нее с кузнецом Упыреевым сложились отношения – теплые. Он ее костерит, клянет, на чем свет стоит, все смерти ей желает, а она все прощает, верит, что он добрее, чем кажется, и все надеется на него, то работу придет просить, то искать сочувствия, то совета. Ведь ни в одном разе не помог.
Уж не он ли за ней присматривал?
Манька вопросительно посмотрела на Дьявола.
– Распяли, а потом спокойно смотрят, как человек гибнет?
– С радостью. В душе вампира – рай, а к проклятому в конце концов придет из сердца страшная правда и полчища проблем станут одним мгновением – и умрет, гонимый Святым Духом на смерть, а Святые Отцы даже кладбищенской земли для него пожалеют.
Маньке снова задумалась, прислушиваясь к себе. У нее тоже был рай, когда она думала с любовью о Благодетелях, а когда о себе, видела только гнилой корень, который нужно вырвать. Душу было жалко до слез – свою изуродованную матричную память, которая перестала быть помощницей. И не могла поставить себя на место вампира, почувствовать то же, что чувствует он.
– Но, если мы друг другу так близки, должно же быть между нами что-то общее.
– Есть. Пограничные чудовища.
– А если я возненавижу мир, как он?
– Не поможет, твоя ненависть будет идти от сознания, а не из сердца.
– И никак нельзя вернуть вампира к жизни?
– Никак. Ему хорошо, значит, и мудрость его хороша.
Манька снова задумалась. Правильно, если бы у нее в жизни все сложилось, стала бы она слушать Дьявола? Зачем ей тот, кто пришел разрушить ее мир? А если бы пришел вампир? С такой любовью, может, и отдала бы все имущество, как те, которые побежали вслед Спасителя, отдавая имущество его ученикам. Сколько раз ее мошенники раздевали, а она нет-нет, да и попадалась на их удочку снова, как будто что-то в уме переклинивало – вот это и страшно.
– Ну хорошо, открыла я железо, но разве что-то изменилось?
– Трезвость в понимании должна быть, а у тебя одна хмель в голове.
– Так не я одна, на Их Величества весь народ уповает. Где еще правду искать, если Богу до меня дела нет?
– Вот-вот, всю куцая жизнь Царя приурочена к подвигу… – ворчливо заметил Дьявол. – Сколько народов, которые не держали в руках меча, ушли в один день по их прихоти? И люди помнят их, а не народ, который не искал никому смерти. Пусть будет проклят такой народ, который не заслужил другого господина.
– Но ведь были жрецы, которые могли лечить, те же пророки…
– Были, но знания ушли в небытие. Вышел огонь из среды человека и пожрал и его, и все, что у него было, в назидание народам. Войны на каждый день, разврат, человеконенавистничество, матери пожирают плоть детей, дети – родителей… Вот что значит позволить вампиру жить среди народа – это мудрость для всей вселенной, когда мои проклятия становятся бытием.
Манька молча согласилась. Пришлось. Каждый день она видела, как втаптывают человека в грязь. Не было роддома, в котором бы не лежал никому ненужный ребенок, каждый день кто-то кого-то грабил, насиловал, убивал, война каждый день, то громкая между народами, то тихая, между соседями. И кто-то развязывал эти войны ясной холодной головой, осознавая, что умрут тысячи, преследуя одному ему понятные цели. Но если не смотреть, вроде не болит. Люди не жаловались, их все устраивало. Даже там, где шла война, люди оставались людьми – влюблялись, объединялись, вставали плечом к плечу, и не искали смерти вампиру, уповая на него. Им было проще проклясть еретика, который пытался призвать к здравомыслию.
А она?..
Год назад ее знания ограничивались тем, что она прочитала в книгах, написанных рукой вампира, ибо человек изживался, труды его оставались тайной для народа.
Много ли она поумнела с тех пор?
Кому как не ей знать, что мысли, которые прививал Дьявол, улетучивались, как только первый луч солнца касался ее головы. В том-то и дело, что лучи были снаружи, Дьявольская истина ни на миллиметр не приближала ее разумному началу в делах житейских. Взять ту же соболиную шубу Бабы Яги: отказался бы вампир от удобства только потому, что совесть не позволила?
В последнее время она чувствовала, что надо измениться самой, в себе. Например, Дьявол не мучился совестью, когда она коченела от мороза, накрывая плащом лишь изредка и только краешком. А был он у него целебный и с волшебными свойствами. Она словно проваливалась в другие измерения. Мерещиться начинало всякое: то галактика на нее наползет, и проскочит она миллиарды звезд, то застрянет в каком-то месте – черная громада, где варится такое варево, что не опишешь словами, и плющить начинало, а то привидится город, который не мог существовать на земле. А если вокруг себя из-под плаща посмотреть, то все виделось в серебристых струях света, и тепло под ним было. Только Дьявол сотни причин придумывал, чтобы с нею не делиться, не мучила его совесть, что ей после железа надо каждый вечер лечиться.
Но умнее-то не стала!
И что удивляться, что люди подумали и порешили: пусть будет вампир! Грозное Дьявольское развенчание на долгие времена никого не радовало. Какой Бог, если пришел, враги ее целы, и он за них горой? И там у него правило, и тут правило, и сюда не суйся, и туда не положено. Что от него ждать, непонятно, а кто мог запретить Богу? Если ты Бог, грозно с неба метни молнию в того же ближнего, и не надо будет искать его по белу свету. Но она думала, как человек.
Может, отказался от нее ближний, потому что она – круглая сирота?
От этих мыслей становилось больно. Но мысль восстать показалась ей абсурдной. Нет, она не винила его: если бы ее сделали вампиром, разве не радовалась бы, что каждый к ней по-доброму? Разве захотела бы иметь душу, от которой одно горе? А горя в ее жизни было столько, что не одна душа не выдержит…
Манька уже не сомневалась, что ярость Дьявола обрушилась на людей, потому что имя его было предано забвению. Но вот она перед ним, протягивает руки, разве он торопится снять с нее оковы? Даже то, что очистила мир от Кикиморы и Бабы Яги, погубивших десятки жизней, не радует. Легкое опьянение выветрилось, наступило мучительное похмелье – смятение, тревога, раскаяние. Вампир чувствует иное, он бы радовался по истечении времени, а быть проклятым – чувствовать боль. И то, что Дьявол расстраивался, что вампиры спят и не торопятся посчитаться с нею, лишь усугубляло чувство вины.
Тогда зачем Дьявол рассказывал ей об этом?
Еще хуже становилась ее жизнь в свете его истины. Сносит она железо, не сносит, дойдет ли до Благодетельницы – куда бы не ступила, вампиры всюду будут издеваться над нею. Люди бежали от них народами, кричали в небо: «Помогите!» На плато, на самом видном месте, еще сохранился крик о помощи. Она видела рисунки, но только сейчас поняла их значение: спираль, решетка и звери. А ведь у них еще были жрецы, знания которых не ограничивались только тем, что вампиры топчут землю.
