– В случае чего, ткнешь в нечисть, мало не покажется, – наставительно произнес он. – Это не осиновый кол, валит и оборотня, и вампира, – похвастался он, любуясь своей работой. – Сносу ему не будет, не железо! А камни не простые, из Ада принес, они у меня там повсюду за грешниками присматривают. Есть у этого камня особенное свойство – стоит его попросить: «поведай-ка о голове каменной», как он тут же сказывать начинает: «задумали чего-то, но пока не решили еще до конца!», или: «проходить мимо будут завтра ночью: велико войско, да не очень, и нет там кроме такого-то воина других – его первым бей, остальные сами разбегутся!» – посвятил он ее в тайны черных камней, передавая посох. – Но сначала надо научиться правильно информацию от них считывать, отличая от той, которой голова твоя забита. В общем, Маня, надо достать твою матричную память! – посоветовал он. – В твоих же интересах!
Нашел чем удивить!
Манька и без Дьявола знала: матричная память очень даже полезная. Без нее вернуться в Сад-Утопию вряд ли получится. Да только как достанешь? Там засели вампиры с грудами всякого дерьма. Две матричные памяти смешались и слиплись так, что разделить их, наверное, не было никакой возможности, и обе они не читались, как должно. Но теперь Манька знала, что с памятью у нее все в порядке, пустоты в ней уже не было.
Посох был полезный. Манька сразу же испытала его в бою и исследовала на прочие свойства, обрадовавшись, когда обнаружила, что он мог запросто выбрасывать из себя огонь. Ткнула им кучу хвороста – а она тут же загорелась. А когда сумела разжечь огонь на расстоянии в пятьдесят метров, обрадовался и Борзеевич. Посох мог и камень расплавить – и плавил, если луч огня не распылять вблизи и вокруг, а направить в одну точку, да так ровно, что карандашом не получилось бы. Наконец-то она могла обрушить свой гнев на надписи, оставленные паскудными гномами в таких местах, до которых у нее руки не доходили, с удовольствием заменяя «Манька – дура!» на «Здесь были…»
Дьявол сначала рассердился и пожалел, что подарил ей посох, но когда понял, что пожары она устраивать не собирается, да еще поглядел, как ловко управляется с огнем, например, подпалив хищному зверю хвост, чтобы не тронул малую зверюшку, плюнул и сказал:
– Ладно, пусть у тебя остается, пользуйся, разрешаю! Но ты понять должна, что не просто так хищник ищет добычу. Я сделал так, что их мало, а других зверей много. А если хищников не будет, то быть беде – все звери начнут умирать от болезни и от голода. Вот завтра увидишь его мертвым, и поймешь, как тяжело быть хищником. Тот же баран, возьмет, да и столкнет в пропасть, или буйвол затопчет, или, еще хуже, свои съедят, если будет голод. Они сами свою численность контролируют. А еще люди убивают их в первую очередь. Но как умны, как догадливы! По сути, они человек, но не имеют своей земли и не мыслят абстрактно.
С того времени в жизнь природы Манька старалась не вмешиваться. Без человека природа была мудрая.
Многому научил ее Дьявол: лазить по скалам, как горный козел, по деревьям, как белка, перебираясь с ветки на ветку, ступать неслышно, не оставляя следов, прятать запах и делать такое укрытие, в котором ее ни зверь, ни оборотень не найдут, играючи пробивать стрелой на лету глаз ворона, и не Дьявольской серебряной стрелой, а обычной, которые сама делала. Ворону, конечно, глаз она не била, но горошины Борзеевича сбивала все до единой. Даже дурой себя не чувствовала. Но все же не понимала, иногда грустно рассуждая: зачем ей столько умения? Ведь она не собиралась биться со всеми вампирами и оборотнями – все равно смерть. Их было так много, и так легко было сделать человека вампиром, что перебей она всех ныне живущих, они тут же наплодятся снова.
– Всех и не надо, – успокоил ее Дьявол. – Достаточно тех, которые будут нападать, для острастки.
И вот, лето подошло к концу, в горах оно заканчивалось быстро. Последние августовские дни навевали легкую грусть, прощаться с летом не хотелось.
И пришло утро, когда Дьявол сказал, что достанет из нее меч.
Все утро Манька готовилась к сложнейшей операции. Даже думать ни о чем другом не могла. Но все случилось так быстро, как не ожидала. И усыплять ее не пришлось. Дьявол сунул в нее руку, стало щекотно, пошарил внутри, чего-то нащупал – и вытащил.
Поначалу меч был нематериальный, как Дьявол. Но стоило ему попасть на воздух, как засверкала блеском серебристо-молочная сталь, изменившись до неузнаваемости. Будто из тени вышел. И такой острый! Косынка, в которой Манька ходила по горам, прикрывая глаза, разлетелась надвое, когда Дьявол, проверяя его на остроту, уронил ее с высоты в два локтя. По длине он был от запястья до земли, слегка изогнутый – чем-то походил на мечи восточных самоубийц, которые решили, что служить вампиру очень почетно, и, если господин находил в слуге недостаток, должны были сделать себе харакири, проткнув душу через живот.
Маньке нравились отважные люди и их мечи, и поначалу она ощутила с ними какую-то связь, но Дьявол помянул их, как всегда и всех, недобрым словом:
– Жалобную книгу надо было дать, а не меч в руки! – сказал он, когда поведал бытие отважных людей на свой лад с пояснениями и комментариями, вывернув наизнанку все ее представления. – Из терпения кровопийцы даже меня вывели! По части убиения им не было равных, все знали о болевых точках. И как только бомж какой им скажет: «ты сам у Рая, а я кто?!», так они сразу серое вещество изранят, чтобы тот, у Ада, про Рай не вспоминал. Они, кстати, первые у себя всю скотину извели… – Дьявол довольно потер руки. – Ну, главное дело сделано…
– А зачем они себя-то вспарывали? – удивилась Манька, пробуя меч в руке. Махнуть мечом оказалось не то, что посохом, он легко перерубил ствол, и она не сразу поняла, что перерубила дерево. Оно постояло с минуту на месте, потом немного отъехало в сторону, накренилось под ветром и без скрипа упало наземь, чуть не придавив. Манька разом махать мечом перестала, уставившись на срубленное дерево с опаской и изумлением.
Так можно было и себя поранить…
– Сначала все было по-человечески, избранный доставал меч и, как какой позор от него исходил, высматривал в чреве вампира и убивал тем мечом. Изображать себя героями вампирам тоже понравилось. Но с фантазией у них… того, туговато, я им ничего другое не говорю, то же самое, только откуда им знать, что проткнуть себя моим мечом и моими стрелами, с Божьей-то помощью, одно, а своими – самодеятельность, импровизация, и уже другое, не всегда приятная автору. Например, четвертование… четверть земли тут обойди, четверть там, четверть там, четверть тут… Или повешение… – веха, весь, взвешивать, пройти по весям и взвесить камни. Или утопить – у топи нечто найти. Для вампира смысл в другом, ну и… обида. Ты меня висеть заставил, теперь я тебя повешу. Ты меня четвертовал, теперь я четвертую. Ты меня рабом называешь, теперь сам рабом побудь, ты меня на кол, а я тебя так… И стало действо страшным наказанием, чтобы Сама Кака до поясницы иметь мужчину себе позволяла, а после поясницы была пустая и неинтересная.
– И я такой буду, если у меня прицеп отвалится?
