Ее Величество сплюнула на самоцветный пол. Не в сердцах, натурально – слуги уберут.
Душу мужа, тварюгу беспризорную, она не то, что боялись – тревожилась, вдруг подмену углядит. Тварь была себе на уме, не уличенная во вредительстве и не замеченная в благодеяниях.
Прав дядька Упырь, даже не сказать, чтобы совсем проклятая…
Не вела она себя как положено: не спилась, не истаскалась, незлобивая была и все время человека из себя строила, что больше всего беспокоило и бесило. Вот откуда ей знать, что не сало с маслом уготовили? И почему к ней поперлась? Ведь по большому счету, обошлись с ней ласково, жить позволили, позорили, но за дело. Другие обрезались и в ус не дуют, а ей досталась не проклятая, а головная боль. Эта шелупонь все время норовила в люди выбиться, сколько бы не убеждали ее, что среди людей ей не место. В одно время письма во все места с жалобами писать надумала, и все на уважаемого кузнеца Упыреева. Ох и посмеялись над ее писульками.
Ну, смешить людей, это было в ее стиле…
Перепугалась, когда муженек приложился кулачком. Ни с того, ни с сего. Запаниковала. Совсем мужик дураком стал: смеется, в глаза весело смотрит – и раз, засветил в глаз кулачищем! Чуть дух вон не вышиб. «Приятно умирать? – спрашивает. – Помни, каково оно! Ишь, чего надумала, в смерти удовольствие искать! Мало показалось, добавлю! Выбью я из тебя эту дурь!»
И это за ее-то доброту…
Как проклятой удалось желать быть кем-то убитой, да еще ждать от убийства удовольствие? Она должна была на себя руки наложить, а не мечтать, чтобы ее прибил кто.
Заклятие?
Обычно, ни одна мысль от проклятого вампиров не тревожила. Даже заклятия не достигали ушей, если не сам вампир накладывал его. Она собственной ручкой пробила муженьку голову гвоздиком и пощекотала извилины, чтобы помнила земля Госпожу свою. Ведь на такую высоту подняла – на троне сидит! Лоботомия была самой крепкой защитой. Делали ее не каждому, а только когда заклятия вдруг переставали работать должным образом.
Но пришлось прибегнуть к крайней мере…
Не хватало еще, чтобы он однажды выполнил желание прицепа.
Бессовестный и грубый вампир Залайка отправил обращение прямо в сознание проклятой: «Если ты, тварь, еще раз… ни один волос…» Так сказал, чтобы и предателям стало ясно, что шутить она не собирается. Под гвоздик, чтобы если муженек еще раз рученькой замахнется, приключилась падучая. А чтобы защита была еще крепче, скрепила ее соитием, чтобы, когда думалось, думалось с удовольствием. И тогда же привели мужа в чувство, положили перед ним дружка его юродивого и проделала то же самое, восстанавливая память.
Дружок, правда, совсем дураком стал…
И тут случилось непредвиденное… То ли перестарались, давая объяснения, то ли еще что, а только Его Величество почему-то стал ее побаиваться, проявляя интерес к мужчинам, упуская, что между ними еще она была. Может, ласкали себя, пока бегала подмываться… И приворотами пробовала отвадить, и психоцелители с ним занимались, и разные гипнотизеры во дворец съезжались, тряпка тряпкой стал. Вроде и любовь есть, а в постели…
Предупреждала Маменька: многие привороты сами себе противоречат и крышу сносят!
Как теперь страх убрать?
Может, еще раз… иголочкой?
Уж и делом не занимается, переливает из пустого в порожнее. Советы спрашивает, а какие советы она может дать? Разве что, как маникюр сделать, или какое платье заказать портных – это пожалуйста! Сказала в шутку: объяви деноминацию, – так готовит, вместо того, чтобы копеечку укреплять народную. Инфляция вверх лезет, уж и не знаешь, как объяснить очередное народное обнищание, когда и братья, и сестры начинают задаваться вопросами. Того и гляди, бунтовать вздумают. И ни Матушки, ни тетки, никто по головушке сзади не погладит, в глазик не повинит за непослушание… Не разбазарим ли имущество? Заграница так и прет на дармовщину. Им на их копеечку четыре червонца вынь да положь. Как колесо с горки прокатывают, только после их колеса пять лет не нарастает на том месте. Так ни леса, ни черного и голубого золота не напасешься.
Паскудство виделось и тут, и там, будто самой в глазик поплевали. Проклятая из головы не выходит. С чего думает о ней вторую неделю? Беспокойной стала, спит тревожно. Раньше и думать не думала, а сейчас пугаться начала каждого мужниного слова, которое на муке завязано, будто эта проклятая на горб села. И выходит, сама все замутила, сама Матушку просила заманить проклятую в избы, сама дядьку Упыря просила железо сковать, чтобы сносу не было и травилась бы им, пока в гроб не ляжет, сама мужа испохабила, сама армию голодающих вампиров взрастила, которая прожорлива так, что кровушки уже самой скоро взять будет негде.
Где своя голова, какой лишай на ней выскочил?
Или не просила подзаборная обиженка у мужа ничего? Неужто вампир, который Бога из себя корчит, запечатал все заклятия? Но как без Зова-то? Как избавил проклятую от всех забот? Неужто накормил, напоил, и не думает она по нужде? А может, пробралась в погреб, в котором еду складывали, и обжирается – много ли ей надо? Или опять куда-то отправились бунтовщики (будь он трижды не ладен этот маг-вампиреныш, который решил своих же сосать) – а иначе с чего муженек собрался дороги строить?
«Самой надо в избы наведаться, – вспомнила она вполне разумную мысль, подсказанную дядькой Упырем. – Может, Баюна подберу по дороге, а то мыкается поди, домой по лесу продираясь. А как увижу, так и узнаю!»
День выдался солнечный, еще неделя должна стоять такая, даром что конец февраля.
Она быстрым шагом вернулась в покои, на ходу отдав соответствующие распоряжения, предвкушая, каким безрадостным будет похмельное пробуждение Его Величества, который вдруг обнаружит, что Ее Величество соизволила его оставить…
На сборы ушло чуть больше времени, чем предполагала. Все же путешествие предполагалось на несколько дней. Вышла во двор и свистнула Горынычам, бросив каждому по взгляду. Горыныч о двенадцати голов послушно опустился рядом. Он был самым выносливым, быстрым, сильным. Слуги уже сделали все приготовления. Спина у драконов была вместительная, сотни три человек могли бы отправиться с нею в путешествие, но миссия ее была сверхсекретная, кроме того, драконы не раз и не два по дороге закусывали седоками, воспринимая их, как пищу, предназначенную именно для них, стоило ей задремать. Чужого не возьмешь, а верными подданными рисковать не хотелось. На спину установили обогреваемую карету, укомплектованную одеялами и теплыми вещами, продуктами и всем необходимым для походной жизни. Тут же лежали карты и подзорная труба, которой пользоваться было не всегда удобно, особенно если дракон летел с немыслимой скоростью – мог все государство облететь за неделю, если ему или ей было нужно. Но кое-какие ограничения у драконов все же имелись – по весу и по высоте. Выше положенного – и опереться крылами о воздух он не мог. На высоте в пять километров начинал зудеть: «Не могу, там внизу у меня задача сверхважная!» И объяснить путем не мог, что его держит у земли. Обыскались уже, но он все время грустно качал головами: «Нет, госпожа моя, не это!»
