То как сборщик урожаев, который не сеет и не пашет, но приходит, берет, и отдает все Сыну. (А кто не мечтает?)
Даже горчица, которая вдруг стала деревом, и кислое тесто, в котором предстояло жить, не смутили народ и не сбили с пути намеченного.
И то верно, когда поднимает человек Спасителя, кому в голову придет, что он вдруг будет не как вампир, а как должник, или как тот брат, который поплатился за то, что оставил в доме отца, а не вышвырнул его вон, или как хозяин, которого разоряют? Или тот же работник, который работал день, а получил как за час?
Многие до Спасителя бросали вызов Богу, но только Ему удалось просто и доступно изложить суть благочестивой маски, которой прощались всякие прегрешения и человеком, а следовательно, и Богом. Чего судиться-то если обиженных не было? Ну, побили друг друга, ну, помирились, кто в ответе? Приблизилось Царствие не Небесное – Божье. К бессмертию, можно сказать, шагали семимильными шагами, лишь бы пока в сознании были, бились ласкою, а как оно убивалось, можно было и высказать все, что на уме держалось, что бы запало в душу, а не в ум. Любой человек, уловленный в сети пространных и противоречивых высказываний Спасителя, уже на второй минуте заворачивался так, что объединял Отца Небесного и Спасителя в одну субстанцию, когда мог Сын Человеческий отменить Закон, устанавливая поверх него новые, приятные любому вампиру, ибо доступно объясняли и показательно, что немаловажно, преимущество вампира перед человеком. О такой свободе выбора человек, тяготившийся субботним копанием в самом себе, мечтать не смел, перестроившись сразу же на воскресение души в одном месте, на себя самого в другом.
Каждый человек получил возможность стать вампиром – тут уж кто успел, тот и съел. Кто быстрее подъел душу на правах хозяина, накормив всякого желающего плотью и кровью, тот и становился Богом. Несогласных жгли, четвертовали, топили, уничтожая капища, на которых люди издревле, под присмотром тех самых лицемеров, книжников и фарисеев, вкупе со жрецами, волхвами и просто пророками, издревле медитировали, прыгая через огонь внутри себя, вытаскивая порождение вампира на свет, отлавливая черные смутные тени, изрыгающие на них свои сочинения, и пригвождая их к кресту. После многих сотен усилий, само слово Бездна, одинаково означающая Царство Ночи и Небытие, перестало восприниматься людьми в том значении, которое вкладывали в него ученики Дьявола, рассматривая не ближе и не дальше геенны огненной, в которой каждый проклятый ожидал свою половину для неминуемого Суда – в котором все покойники, собранные в землю, должны были разом быть предъявленными, как свидетельство гнева Господня.
Когда-нибудь, в один день, через многие тысячи лет, а пока можно было реинкарнироваться…
Праздник, правда, отменялся – но об этом мало кто знал. И знать не хотел. Кому бы понравилось? Дьявол не мыслил человека одетого, будь то праздничная одежда, будь то одежда мученика, признавая одну лишь наготу. Даже фиговый листик ставился человеку в вину. И в Бездну, где скрежет зубовный стоял, отправлялись оба, как два вора, подкапывающие под Него самого. Люди настолько уверовали в жизнь вечную, что не мыслили иной жизни, забывая о том, что при всем Дьявол, как властелин Ада – не отменялся. И не было возможности проникнуть в Рай мимо Ада.
Впрочем, ситуация несомненно и тут изменилась в пользу вампира – теперь в Рай поднимались не через Ад, а сразу шли к воротам, где апостолы встречали человека верующего, а неверующего оставляли у ворот, и те не то так и жили под воротами Рая, не то все же спускались в Ад. Ад стал немножко другим – теперь Дьявол был в нем не столько Властелином, сколько заключенным со своими легионами демонов, которые нет-нет, да и вырывались на свободу, ибо жилось им там тяжеловато, будто не у себя дома в родной стихии, а тоже… заключенные в темницу. А заправлял там всем Спаситель, ибо отошло время Дьявола. А как по другому-то, если судил? Или не судил, но собирал…
Человек, мечтая стать вампиром, ублажая глаза свои великолепием божественной фантазии, не мог поверить, что Господь мог быть настолько жадным – и Дьяволом!!! Против кого боролись? За что боролись? А что же жили лучше остальных? Вот и мученики не верили. Лишь потому, что были у них гарантии от Спасителя. «Царство Небесное» само по себе звучало приятно, и вспоминать о том, что Ад тоже располагался там же, в том же Небесном пространственном измерении, как-то никому не приходило в голову. И каждый, обложенный едущими и пьющими плоть и кровь, ровно как и влюбленными и дарующими, не для смерти но для жизни вечной и во здравии, так уверовали в назидания, что поколение за поколением привыкали думать, что смерти вовсе нет. И каждый мечтал, кто в оной жизни был мученик, что в другой обязательно повезет и станет он вампиром. А если прожил вампиром, то следующая жизнь будет еще приятнее, и что, если уж жил как вампир, другая жизнь хуже не будет – что-нибудь да останется от прошлой жизни, намек какой-нибудь, как прожить жизнь, чтобы не было мучительно больно. Некоторые, самые обесточенные, видели прошлую жизнь как наяву, вспоминая то, чего с ними на самом деле никогда не происходило.
Потоки информации иногда докатывались до проклятых, когда вдруг вампир, пробитый другими вампирами, обливал слезой своих мучителей, или благодетеля, или отца-вампира – было и такое. Поиски истины проклятого обязательно приводили его к намеченной цели, обнаруживая которые, человек понимал, что жизнь его была крайне обеспеченная, во множестве греха – за то и карма. Размышления его, естественно, сводились к следующему: раз провинился – отвечаю. Но если есть богатые родственники, обязательно помогут, стоит им доказать, что я – это я! И шли устраивать свою жизнь. Но, как правило, эпизода из жизни обычно оказывалось недостаточно. Наследники ни в какую не хотели делиться с тем, кто им оставил наследство, высмеивая последнего.
К слову сказать, такая особенность тут же была подмечена вампирами и взята на вооружение, помогая выискивать среди миллиона обезличенных одного единственно, который был скрыт за семью печатями. Сильно потрясенный видениями человек тут же обозначал себя самым предсказуемым образом. Встречали вампиры одержимую бесами душу прямо на берегу, изгоняя его бесов в стадо свиней, которое непременно паслось рядом, карауля и дожидаясь, чтобы прославить нового брата, тут же взошедшего на небосклоне Вифлеемской. Посмеяться над новым Богом, стараниями тех же свиней, никого из умеющих после расправ не осталось. Люди, не то что про Бога, о себе самих не помнили. Каждый день слышали в себе плач и стенания, и берегли их, как зеницу ока, и плакали вместе со своею душою, которая любила, страдала, скучала сама по себе, указывая человеку пути его. Даже спивалась иногда, или заболевала шопингом, или становилась до того непредсказуемо требовательной, что не имея возможности удовлетворить ее запросы, человек заболевал всеми мыслимыми и немыслимыми стрессами, пичкая душу депрессантами. И уже не мыслил себя иначе, как продолжением души.
Проклятие было самым необходимым ритуалом каждому вампиру, устанавливающем конечное приготовления переселения души в Царствие Небесное. Наложение Проклятия не ограничивало себя ни в чем. Даже золото шло в ход, когда его сулили всякому, кто избавит вампира от его души. Душу обрисовывали мерзким страшным чудовищем, умножающем боли и скорби. В принципе так оно и было: всякое подаяние проклятому обращало на человека часть проклятия от вампира – и он тоже становился жертвой. Иногда Проклятие вылазило наружу демонами в уме человека, соединившись из левой и правой земли, как одно целое, если вдруг одни и те же люди, или похожие друг на друга пробивали сознания человека Проклятием с двух сторон. Иногда такое случалось, когда вампиры недостаточно хорошо изучали найденного человека на предмет души. Случаи такие были не редкостью, но о них старались не упоминать, статистику не оглашая. И язвы, и порчи, и корчи скручивали его посередь улицы, а пророчества, к ужасу народному, вдруг ни с того, ни с сего сбывались. И изгнать беса из одержимого явно уже никто не брался, даже Святые Отцы. Такого человека объявляли одержимым Дьяволом, стараясь или скрыть факт его существования, запирая в клинику для душевнобольных, или изрыгали на Проклятие еще худшее Проклятие, которое усмиряло одно из проклятий. После массового проклятия народа, блаженных в государстве было пруд пруди: вроде и умен, но глуп и недееспособен – одна земля кормит, вторая корчит, психбольницы редко бывали со свободными койко-местами, приходилось выжидать очередь.
