Что же она – сдастся?! «Избы смогли, и я смогу!» – досадливо поморщилась Манька, продолжая упрямо искать.
Навалилась дремота, с которой бороться едва хватило сил. Глаза закрывались сами собой, голова погрузилась в состояние между Бытием и Небытием, когда мир отсутствует в уме, оставаясь за пределами понимания. Тело налилось свинцовой тяжестью.
Манька боролась…
Наконец, черт снова перепрыгнул через голову, обернувшись ею. Она едва различила его в окутавшем ее полузабытьи…
Манька смотрела на него, не вмешиваясь и не поднимаясь до его состояния. Не так трудно догадаться, что бесполезно пытаться изменить прошлое.
Прошлое осталось в прошлом. Она могла только принять его, вырвав тени, которые гналась за нею, положив его на суд земли, разрушив силу проклятий. Меняя будущее. Вместо помощи черту, надо было убить его – то бишь себя. Черт бил не в бровь, а в глаз, доставая самые больные состояния. Она могла бы ненавидеть его – по всем человеческим понятиям он издевался над нею, но Манька не мерили черта человеком, она мерила его Дьяволом. Дьявол не хуже черта украшал ее синяками и пил крови не меньше вампиров.
А вот, поди ж ты, пригодилось-то как!
Манька вспоминала все, что знала о чертях.
Черти – устроены иначе, голова у Дьявола, а сами – не пойми какая муть. Могли забраться глубоко в землю и заполнить собой пространство, которое вопило к сознанию и сучило человека всеми нечистотами земли. Черту позволялось разоблачить человека, выставляя в нелицеприятном свете. Черт, как Дьявол, не имел сердца, чтобы проявить сочувствие к больному человеку, и с удовольствием открывал болезнь, не имея тела, как такового. Он не чувствовал боли, но мог многое рассказать о ней. И только Дьявол мог бы разоблачить черта, посмеиваясь над человеком. Меньше всего ей хотелось бы стоять посреди Ада со стеклянными глазами, забыв о цели своего визита – но так оно и было!
И черт снова пришел на помощь, хорошенько ее проучив.
По глупости своей она решила разобраться с чертом, как в избах. Но те черти не сучили ее сознание, они обращались к избе, взывая ко всем, кто подходил или входил в нее. Но все же, не раз и не два, поддавшись им, она становилась объектом их издевательств, принимая навязанное мышление, и ни о чем другом уже не могла думать. Черти в раз раздевали ее. Натурально. Обесточивая и выбивая из-под ног почву. Чтобы вернуть себе человеческий облик, приходилось отчаянно сопротивляться – черти метелили почем зря, используя всю боль, которая была спрятана в земле человека, легко вынимая ее. И только когда наступало прозрение, химера оборачивалась: «Ад» в «Да», «Яр» в «Рай», а огонь становился очищением.
Был такой Бог – Ярило, сущий Дьявол, наступил на душу – прощай, родимый, солнышко закатилось! Значит, все мерилось наоборот и в те далекие времена: Ра любили, Ярило уважали – как две стороны одной медали.
Но что теперь, все время говорить себе «нет»?
С такой позицией и вампира понять можно…
Закручинилась душа, и заплакала вместе с нею. С другой стороны, ну, встретил чуткого человечка, который показался на лицо, ну, зашкалило, что же теперь, душу вынимать? Душа пригрела – радуйся! Она тоже человек!
В чем же разница?
Манька вспомнила все, что она испытала в избе. Если бы была в себе, как в избе… Но ходить внутри себя не получалось, только шарить третьим оком… Она молилась, выставляла кресты, рисовала в уме пачки денег, обещала вечную любовь, решительно произносила обличительные речи. Ни злобные твари, ни черт не реагировали, ничем себя не обнаруживая, а земля плыла у нее перед глазами – и своя, и каменистая пустыня Ада.
«Ох, Манька, Манька! – с горечью укорила она себя. – Ты хоть понимаешь, как молиться тебя заставили?»
И раздвоилась сразу, как только обратилась к себе от третьего лица.
Черт приземлялся из своего сальто на землю. Он снова был ею: опухшие мокрые от слез глаза, опухшее лицо, мученичество во всех деталях неряшливого вида…
На всякий случай Манька отступила на пару шагов.
Это только черт! – напомнила она себе, избавляясь от жалости. Достал болезнь – низко кланяюсь! Но что же, заболеть теперь?!
Она с интересом наблюдала за великолепным перевоплощением. Голова чуть прояснилась, но ненадолго: расстояние и отсутствие солидарности не спасло: одежонка с черта слетела, и тотчас поняла, что лохмотья висят на ней. Движения стали такими же неуклюжими, голова – тяжелой, раскололась и начала трещать, пространство уплотнилось, без того тусклый свет померк. Ориентироваться стало еще труднее.
Манька насилу заставила себя не отключиться.
Она обозвала черта нехорошим словом и попробовала понять, о чем он думает, отравившись ядом ее прошлого. Ясно, что черт был не один: кто-то наблюдал за ним. Он был немного скованным, как было с нею, когда рядом появлялся чужой человек.
И не успела подумать, вокруг снова размножились тени, сливаясь с каменными выступами, и было: камни шептали неясно, размазываясь, как мысли черта, едва уловимые.
Манька прислушалась. Тени поднимались от каменных валунов, и стоило ей присмотреться, как тут же уползали в камень.
И она вспомнила…
Это была именно память, прерываемая моментами бессознательности. Еще одна подробность из ее собственной жизни – еще один шаг на свою землю. Она торопилась поднять ее, пока земля вампира не завалила ее своими откровениями, наслаиваясь на образы из памяти и закрывая ее собственную жизнь.
– Зачем? Пусть спит! Надо снять с нее одежду, – голос прошептал тихо.
– Не-ет, это не только мне, это и вам надо. Пусть ползает перед нами!
– Карты ее… карты давай! Заставь ее жрать! Провод загни, в ногу… Разряд!
– Давай, подбирай, ешь! – она почувствовала, как ногу пробило током, а тень, стоявшая перед нею, пнула ее носком ноги в лицо, выплюнув слова через зубы.
– Подожди, она так подавится, подними голову, я дам ей водой запить.
Сначала Манька почувствовала привкус бумаги и удар зубов о стеклянный край стакана. Спустя мгновение с ужасом обнаружила, что подбирает рассыпанную колоду и есть карты одну за другой. Кто-то в это время сидел на ее спине, хлопая рукой по заду и подгоняя. Внезапно по ноге прошел еще один разряд, боль достала до сердца, и ушла через позвоночник.
Раздался вопль. Разряд достал седока, и тот свалился, волоча за собой ногу.
– Ах ты сука! – он вскинулся, хотел заорать на нее, но перевел взгляд на того, кто держал провод – скривился, схватившись за бедро: – О-й-й-й!
Она лежала, скорчившись, на полу. В ногу ударили током еще, и еще.
– Сдурели! Мы же ее убьем! – кто-то выхватил провода у того, кто держал их, из рук.
– Брось, первый раз что ли? Не такой он сильный, – провод вернулся к первому человеку. – Давай, ешь! – Ее схватили за волосы и пригнули голову к земле. Кто-то вложил ей карту в руки, поднес ко рту.
