Черт отпрыгнул и исчез.
Обесточенная Манька, осталась лежать на каменном берегу огненной реки.
Лети! Беги! Бери! – Как?
Она с трудом подняла голову, вспоминая, где она, но место было другим. Ландшафт изменился. Теперь свод Ада нависал над самой ее головою, и она с ужасом вспомнила, как разрушалась пещеры, когда черти уходили в другую реальность. Сознание пульсировало на грани Бытия и Небытия. Каждая клетка тела наполняла сознание такой болью, от которой хотелось выть, закрыться в самой себе, вырвать из себя плоть и отбросить. Каждое движение давалось с трудом. Страдания приходили и уходили, и не всегда боль была такая, какой должна была быть – она шла к ней отовсюду, и часть ее была чужой. Манька не могла поверить, что все это кровь земли. Ну не отрезали ей ноги по кускам, не вскрывали шею, не протыкали иглами мозг, не дробили кости, не вспарывали живот, вырезая внутренность! И вряд ли Боги проткнули бы у Благодетеля легкое, едва не задев сердца!
Вампиры не искали смерти себе, так откуда земля выплевывала такую боль, которую не могла носить в себе? Неужели носитель ее матричной памяти, вампир на том конце, обрек ее на такие муки, пройдя по ним сам? Но как?
Нет, Манька не злилась, у нее просто не было сил. Каменные своды то поднимались, расширяя свои пределы, прожженные огненными потоками, то опускались, угрожая похоронить под собой, то обваливались. Безумная, у вампиров нет плоти! Следуя указаниям вампирской сущности в их сердце, они не жалели себя, чтобы убить душу. Самопожертвование с торицей окупалось алкающей и жаждущей душой – они пытали себя по-разному, и пытали, придумывая пыточные приспособления. Позволит ли вампирское яйцо в их сердце проникнуть в их сознание той боли, которая наполняет земли их жертв?
А мать, разве она делила ее и свою боль?!
Манька вглядывалась в тени, окружившие ее.
Оргией занимались уже везде: на столе, на полу, на кровати, бессовестно наслаивая на боль наслаждение оргазмом. И либидо проникало в плоть, придавая боли сладостное чувство необъяснимой муки, перекрывая понимание собственного я. Либидо расползалось по земле, отвоевывая одну часть земли за другой. Прорастали насмешливые, наполненные злобой и ненавистью голоса, которые выдавливали ее на обезображенное диким хохотом плоскогорье, под каменные своды Ада, и камень снова плавится под нею, сползая в низины красной массой серы, огня и пепла. Они плясали на фоне скалы как отблески раскаленной земли. И снова пространство искажалось, пропуская ее к прошлому.
Не ненавидеть, не жалеть, не пытаться вернуть! Не ненавидеть, не искать, не любить! Бок заживал, обретая плоть. Местами просматривалось тело – там, где потухший огонь не искал выхода.
– Ты! Грязная мразь! Души себя сама, – прошептал злобный голос, и бледный человек протянул матери со стеклянными глазами резиновую удавку.
– Хоть завтра сделай это! – мягко попросила женщина, которую мать называла сватьей. Она выговаривала слова на распев.
Мать пнули под зад.
Следующий пинок достал ее в дых, там, где лежала Манька, давно не существующая на этом промежутке времени. Время было другое… Манька успела заметить собранные в углу чемоданы. Баба Яга перебирала вещи, откладывая в сторону одно за другим.
– Смотри, Мишутка, ну что за дрянь! – с презрением цедила она сквозь зубы. – Воровка…
– Ягуша, да пусть… Жалко, но наживем… – оправдывался отец.
– Михаил, ты с ума сошел? Мы не можем разбрасываться деньгами, у нас так много спланировано… Ты о ком думаешь? О ней? – Баба Яга ткнула в мать пальцем. – Она опозорила и тебя, и меня, и всех нас…
– За что?! Вы зачем… – простонала мать, придя в себя, и сразу же согнувшись. Дыхание у нее перехватило, из глаз брызнули слезы. – Что я в… – еще один удар в голову заставил ее замолчать, – ударил отец.
И все как по команде переменились в лице и поведении. Запричитали, заохали, начали просить прощение, объяснять, что они ни в чем не виноваты. Потом замолчали, облив мать водой из ведра. Мать пришла в себя. Теперь они не боялись быть тем, чем они были. Отец был с ним, и так же издевался над матерью, когда ему приказывали, позволяя положить себя рядом с нею, и делал это с удовольствием.
– Малина, мы тебе одолжение делаем! Миха нас просил освободить его от тебя! Ты можешь же побыть человеком. Скольким людям от тебя зло! Посчитай, нас больше. Миха, ну-ка, скажи ей: я тебя никогда не любил! Отец повторил слово в слово.
Он был другим – чужим.…
Одна из женщин поставила матери укол и убрала чемоданчик с медикаментами и использованными шприцами. Упыреев сел напротив нее и помахал рукой, потом потрепал мать по лицу. Мать не реагировала, словно не могла пошевелиться. Упыреев кивнул головой, подзывая группу людей из пяти человек, и те встали рядом, обступив ее со всех сторон. Все пятеро закружились вокруг матери.
Манька не могла разобрать, что они хотят: говорили одновременно, разрывая фразы на слове, заученно – словно готовились к обряду давно, слова твердили, как заклинания, а когда доходили до места, где фраза была сказана не полностью, продолжали ее с того, на чем остановились. Говорили на распев, уговаривая, доказывая, рассуждая, с неприязнью и озлобленно – со спины, в ухо, в глаза, с одного боку и с другого, каждый раз по-другому на новом месте.
Господи, зачем это все, кто это придумал?
Яд не позволял услышать их сразу, они как бы отстояли по времени, но не позади, а впереди, голоса расплылись, люди перестали существовать, а вместе с ними пространство.
Манька плыла в тяжелой, свинцово черной массе, опускаясь на дно. Все попытки вырваться на поверхность лишь затягивали глубже. Она была и там, и там, и рядом, но из среды себя самой. Как-то сразу пришло на ум, что пару раз она уже не дышала во сне точно так же, вдруг понимая, что нет воздуха, и отчаянно пыталась проснуться. А, проснувшись, долго не могла надышаться.
Ночной кошмар на деле оказался гораздо худшей реальностью. Все ее попытки проснуться оказались тщетными. Меня нет? Нет?! – Манька тряслась от страха, сбиваясь в мыслях. Она смотрела туда, туда и туда, но света не было и в помине. Она не могла вздохнуть, словно попала в вакуум. Отчаянно пыталась набрать в грудь воздуха, но легкие оставались пустыми. Светонепроницаемая пелена давила на глаза снаружи и изнутри. Два пространства – то, которое ее окружало и ее собственное, схлестнулись, вгрызались друг в друга, выдавливая ее в небытие. Она едва чувствовала присутствие боли, но не в себе, а над головой, с боков и впереди, будто нацеленные на нее иглы. И сама она перестала существовать – ее «я» отзывалось сразу из нескольких мест, не имея голоса, не имея осознания своего «я»
Подлый Дьявол шутя и со смехом открыл ей врата Бездны, заманив в ловушку?
Ну, насильно мил не будешь! Что ж, от мертвой от нее больше пользы…
Не такой она представляла Бездну, но могла бы сообразить, что дышать в ней будет нечем. Манька чувствовала, как вздуваются вены и закипает кровь – сжатые легкие взорвались. Глаза ослепли, словно изнутри на глазное яблоко надавили пальцем, выталкивая наружу. Она попрощалась со всем, что ей было дорого и перестала сопротивляться, мысли исчезли – оказывается, им тоже нужен был воздух… Прошла минута, другая… Время тянулось тягуче.
