Анита вообразила себя лежащей на соломенном тюфяке на третьей полке в помещении, больше похожем на передвижной загон для скота, и порадовалась тому, что она не в Пенсильвании и ей не предстоит удовольствие коротать в поезде ночь.
Максимов, по-английски понимавший слабо, нашел себе другого собеседника, с которым сидел vis-à-vis у затушеванного копотью окна. То был солидный тучный швейцарец, живший близ Женевы, на самой границе с Бургундией, и потому изъяснявшийся на вполне правильном французском.
– Понравилась ли вам наша страна? – как истинный патриот, вопрошал толстяк.
– Хорошая страна, – тактично отвечал Максимов. – Меня радует, что в том аду, который представляет собой нынешняя Европа, существует островок спокойствия.
– Это вы очень верно сказали. Посмотрите вокруг: в Германии – революция, во Франции – революция, в Испании – мятеж… в Италии, Австро-Венгрии, Польше – куда ни взгляни, везде творятся какие-то беспорядки. И только у нас, в самом сердце континента, все тихо и спокойно. Была полтора года назад Зондербундская война, но она, хвала всем святым, длилась меньше месяца…
– Разве это война? – разомкнул уста доселе молчавший седоусый офицер. – Восемь десятков погибших, ни одного мало-мальски серьезного сражения. Чепуха, а не война! – И, повернувшись к Максимову, доверительно прибавил: – Я тогда состоял при его превосходительстве генерале Дюфуре, лично наблюдал, как он железной рукой пресек смуту.
Американец (он назвался Джеймсом Грином) Аните надоел, его трескотня действовала на нервы. Он уже поведал ей всю свою биографию – от раннего детства и до настоящего момента. Грин оказался практичным не только в одежде, он был коммерческим агентом компании, занимавшейся производством нового технического чуда – машины для механического шитья.
– Триста стежков в минуту, миссис! – захлебывался он от восхищения. – Когда устроили соревнование между десятью профессиональными швеями и одним дилетантом, вооруженным машиной, запатентованной мистером Хоу, швеи проиграли вчистую!
Аните все это было неинтересно, и она, делая вид, будто продолжает слушать, стала потихоньку рассматривать шестого и последнего спутника – худого стройного юношу, по виду почти мальчика, с пухлыми чувственными губами, волнистыми волосами, зачесанными вправо, чуть вытянутым лицом и усиками щеточкой. Юноша выглядел натуральным щеголем: его черный сюртук, широкий в груди, изрядно суживался к талии, отчего верхняя часть туловища походила на фужер для шампанского. К сюртуку прилагались брюки в обтяжку, яркий шейный платок попугайской раскраски и пристроенный на коленях цилиндр, напоминавший Аните перевернутое ведро, к которому зачем-то приклепали неширокие поля.
Анита терпеть не могла таких франтов. По счастью, сюртуки, оканчивавшиеся чуть ниже пупа, и обтягивающие панталоны, из-под которых неприлично выпирало причинное место, с середины сороковых годов стали выходить из моды. Алекс, например, уже давно носил достаточно широкие штаны и светлый пиджак, длинный настолько, чтобы скрыть все интимности. Однако этот юнец, похоже, за ультрасовременными веяниями не следил.
За всю дорогу он не произнес ни единого слова. Сидел угрюмый, погруженный в себя, и вертел в руках то ли стек, то ли хлыстик – вещицу абсолютно бесполезную, предназначенную лишь для того, чтобы чем-то занять руки. Оглядев юнца как следует, Анита нахмурилась. Подросток еще, ему бы больше подошла гимназическая куртка, а он туда же – норовит выглядеть записным фатом. И куда только родители смотрят?
– По мне, лучшая в мире армия – австрийская, – разговорился меж тем усатый вояка, приглаживая ладонями свои обширные залысины. – Фельдмаршал Радецкий – настоящий гений, равных ему, пожалуй, и не сыщется…
– Так уж и не сыщется? – поморщился Максимов. – А по мне, австрияки – никудышные воины. Как славно поколотили их в прошлом году в Милане!
Безмолвный юноша внезапно вскочил с места, занес над головой свой хлыстик и прошипел сквозь зубы на ломаном французском:
– Вы забываетесь, сударь! Я этого так не оставлю!
В его голосе и во всей позе было столько патетики, что Анита улыбнулась. Цилиндр-ведро, свалившись с колен хозяина, покатился по полу. Максимов, не поднимаясь с места, хладнокровно перехватил тонкую руку, сжимавшую хлыстик, сдавил ее, словно тисками. Спросил не столько с недовольством, сколько с интересом:
– Что вам не понравилось в моих словах, молодой человек?
– Вы оскорбили австрийскую армию, и я требую, чтобы вы немедленно извинились!
– А вы австриец? – полюбопытствовала Анита.
– Да, – с достоинством ответил щеголь, хотел добавить еще что-то, но сдержался.
Максимов отпустил его руку, промолвил наставительно:
– Следовало бы задать вам взбучку за непочтительное отношение к старшим, но на первый раз воздержусь. Вагонные споры – последнее дело.
Тут бы конфликту и улечься, но австрийский отрок оказался настырным.
– Это уже второе оскорбление! – забушевал он с новой силой, убрав, однако, хлыстик за спину. – На сей раз личное!
– Надо же! – делано изумился Максимов. – Я и не заметил.
– Алекс, – сочла нужным вмешаться Анита, – оставь его в покое.
Остальные пассажиры, сидевшие рядом, молчали, прислушиваясь к перепалке соседей. Происшествие их забавляло.
– Чего вы хотите? – спросил Максимов уже без иронии.
– Сатисфакции! – торжественно провозгласил юнец. – Сейчас же!
– Прямо здесь, в поезде?
Борец за честь австрийского мундира секунду помешкал, но затем сказал, как отрезал:
– На ближайшей станции. Не думаю, что это займет много времени.
– Что ж, – проговорил Максимов медленно и как бы задумчиво. – На станции так на станции. Эта вам подойдет? – Он кивнул на окно.
Состав замедлял ход, мимо прополз аккуратный домишко с табличкой, на которой значилось: «Killwangen».
– Мне все равно, – ответствовал австриец. – Кто из господ согласится быть нашими секундантами?
– Я готов! – подскочил Джеймс Грин с такой поспешностью, точно боялся, что это почетное право украдет у него кто-то другой.
– Я тоже к вашим услугам, – степенно склонил голову седоусый и украдкой шепнул Максимову: – Вы же это не всерьез?
Швейцарец почел за благо не вмешиваться и сделал вид, будто увлечен разглядыванием дивных изумрудных лугов, простиравшихся за станционными сооружениями. Поезд остановился.
– Идемте! – нетерпеливо выкрикнул фат с хлыстиком, поднял с пола свой цилиндр и нахлобучил на голову. – Стоянка недолгая. Нам надо успеть.
Он первым направился по проходу к двери наружу. За ним поспешил американец. Пожилой офицер задержался, поджидая Максимова.
– Алекс, – сказала Анита, нервическим движением поправляя на шее жемчужное ожерелье, – ты же не собираешься убивать этого мальчика?
