Соперник, обладающий столь внушительными параметрами и массой, даже будь он двужильным, скоро должен был выдохнуться. Максимов придерживался выбранной тактики и готовился уже торжествовать победу. Ан рано! Великана никто не знакомил с хорошими манерами, и он не собирался придерживаться международных Правил Лондонского призового ринга, утвержденных в 1838 году. В его руке появился тесак с обоюдоострым лезвием, и Максимов вынужденно отступил.
Промелькнула мысль о бегстве, но он отбросил ее как недостойную. Счеты с этим переростком требовалось свести здесь и сейчас. Пусть знает, как нападать на честных людей и топить их в грязных подполах!
Решив, что раз противник отошел от регламента, то миндальничать с ним далее нечего, Максимов огляделся, поискал оружие. Увидел под стеной халупки перевернутую кверху зубьями ржавую борону, а рядом с ней воткнутые в землю вилы. Исполин, видя замешкавшегося врага, налетел на него как вихрь, замахал тесаком. Максимов поскорее выдернул вилы, взял их на изготовку, как алебарду. Железо сочно звякнуло о железо. Клинок тесака оказался меж зубцами вил. Максимов крутнул свое оружие по часовой стрелке, запястье великана изогнулось, и он выпустил костяную рукоять. Тесак отлетел в сторону, зарылся в бурьян.
– Съел? – крикнул запальчиво Максимов. – Сдавайся!
Загремела забористая венгерская брань (а что ж еще?). Колосс перехватил наставленные на него вилы волосатой десницей, рванул на себя. Отполированный крестьянскими ладонями черенок выскользнул из рук Максимова. Тут же пришлось совершить головоломный кульбит, поскольку брошенные на манер копья вилы грозили прошить насквозь.
Максимов перекувырнулся, вскочил на ноги. Потянулся к вонзившимся в дерн вилам, но гигант не дал ему ни секунды – ринулся рассвирепевшим гиппопотамом. Отступать было некуда – позади хищно торчали из травы зубья бороны, а за нею была облезлая стена халупки. Максимов шатнулся вправо, пропустил одурманенного яростью врага мимо себя, после чего совсем уж не по-боксерски лягнул его стопой в поясницу.
Инерция разогнавшейся бегемотьей туши и без того была велика, а этот удар придал ей добавочное ускорение. Верзила споткнулся, попав ногою в выбоину, и с разбега повалился на ощеренную борону. Рев его, в котором слились воедино боль, ненависть и обида на рок, выкинувший такой жестокий кунштюк, потряс окрестности. Сгоряча Голиаф еще попытался встать, уперся локтями и коленями в расквашенную после дождя землю, но силы уже покидали его, а пропоровшие тело зубья бороны держали прочно.
Максимов стоял поодаль и не двигался, не делал попыток подойти. Исход поединка оказался неожиданным и для него. Да, единоборство шло нешуточное, кто-то должен был погибнуть, но никак не представлялось, что финал будет таким внезапным и страшным.
– Браво, браво! – врастяжку произнес чей-то низкий голос.
Максимов повернул голову. У плетня сгрудилось человек десять – все в полевой форме венгерских повстанцев. Один из них выступил чуть вперед, у него были славянские черты, и говорил он на чистейшем русском языке:
– Великолепный бой! Рано или поздно Черный Вепрь должен был издохнуть…
– Черный Вепрь? – переспросил Максимов, череп которого все еще гудел подобно колоколу.
– Шакал-одиночка, так у нас говорят… Человек без родины, без веры и без принципов. Промышлял ради собственной выгоды: грабил путников на дорогах, бывало, что и в дома вламывался. Всю округу держал в страхе… В последнее время объявил себя борцом за освобождение Отечества от оккупантов, да только все это пустопорожняя говорильня.
– Зачем я ему понадобился?
– Он угадал в вас русского, притом не простого солдата, а кого-то повыше… Видно, рассчитывал получить за вас бакшиш. Но дичь оказалась не по зубам.
Гудение в голове прекратилось. Максимов убрал со лба слипшиеся волосы, подошел к плетню.
– Кто вы, сударь? И эти люди?..
– Капитан Горелов к вашим услугам. А это солдаты моей роты.
– Вы из армии Паскевича? – Максимов с сомнением покосился на светло-серые мундиры.
– Мы из армии генерала Артура Гёргея. Добро пожаловать с нами… простите, не имею чести знать, как вас зовут и какого вы звания.
Максимов пропустил вопрос мимо ушей.
– Пожаловать с вами? Это в каком же качестве?
Капитан Горелов положил руку на эфес своей сабли.
– Если Черный Вепрь в вас не ошибся, то… – пауза, – в качестве военнопленного.
* * *
Анита обживалась в русском военном лагере. На Дебрецен еще не выступили, поход должен был начаться со дня на день, но точная дата держалась в тайне. Пользуясь передышкой, Анита с головой погрузилась в расследование, стремясь выявить затаившегося в армии шпиона и тем самым избавить от подозрений себя и Максимова.
Паскевич дал указание не чинить ей никаких препятствий. Она свободно перемещалась по расположению войск, разговаривала с людьми – как с солдатами и офицерами, так и с местными обывателями. В Араде Шандор подтянул ее венгерский, и благодаря этому Анита могла поддерживать разговор с населением.
Ее единственным, зато верным помощником был Джеймс Грин. Оправдываясь за свою провинность перед ней, а также за то, что отпустил Максимова одного в неизведанную даль, американец усердно выполнял все поручения «миссис Энн». Главной его задачей было наблюдение. Если Аниту, появившуюся недавно, еще принимали за чужую и не особенно с нею откровенничали, то Грин успел примелькаться. Мастер на все руки, острослов и балагур, он легко входил в любые компании, все, кроме майора Капнистова, безоговорочно признали его своим.
Майор – особая статья. Он не только не оказывал Аните помощи, но и при каждом удобном случае высказывал ей свое неодобрение. Ревностный служака, приученный ни при каких обстоятельствах не критиковать вышестоящее руководство, он, тем не менее, давал понять в витиеватых выражениях, что его сиятельство напрасно не изволили спровадить сию госпожу в Галицию, подальше от театра военных действий. Не место ей здесь, совсем не место. А с нею бы сплавить и Грина, который тоже мозолит глаза и мешает производимому майором профессиональному сыску.
А еще имелась у Капнистова мечта уличить Аниту во лжи или подловить на какой-нибудь оплошности. Он по-прежнему считал, что она и есть мадьярская шпионка, хитроумно обведшая генерал-фельдмаршала вокруг пальца. Сразу после происшествия с гадюкой он подробнейшим образом расспросил ее о том, где она навострилась так умело обращаться с ядовитыми пресмыкающимися. Далее допрос перешел на другие темы: каким образом Анита попала в плен к повстанцам? Что она делала в Дебрецене и Араде, с кем общалась? С чего это вдруг Шандор (его прекрасно знали в русском штабе как одного из наиболее активных смутьянов) вздумал ее отпустить, да еще и довез прямо до стен Токая? Куда он делся после? Не имеет ли Анита связи с ним, не давал ли он ей каких-либо поручений?
Анита отвечала начистоту, ничего не утаивая и не приукрашивая. Она понимала подоплеку этих расспросов, но совесть ее не была запятнана ничем.
