Максимов повторил свой спич на испанском, потом, в более общих выражениях, на немецком. Исчерпав свои лингвистические запасы, принялся свирепо рычать и ерзать на стуле. Последний был привинчен к полу и сделан из крепкого дуба, так что даже самые интенсивные телодвижения ни к чему не привели. Через минуту узник угомонился и затих, решил поберечь силы, которых и так оставалось немного.
Наскоро обдумав свое положение, он сделал вывод, что оно скверное. Пыточная камера расположена в самом укромном закоулке замка и, наверное, снабжена отличной, по средневековым меркам, звукоизоляцией. Граф Ингерас не зря говорил, что Вэнь Юн знает здесь каждую щелку. Место выбрано с умом. Максимов вспомнил, сколько петлял, пока дошел сюда. Едва ли поблизости есть обитаемые помещения. А это значит, что кричи не кричи – никто не услышит. Анита, разумеется, хватится его, но скоро ли найдет? Чтобы прочесать весь замок, нужен не один день, а уже через полчаса крови вытечет столько, что останется только лечь в свободный саркофаг в фамильной усыпальнице Дракулешти. Вернее, лечь он уже сам не сможет – китаец отнесет туда бездыханный труп.
Максимов снова попытался завязать разговор:
– Ты тоже пьешь кровь? Это что – нормальное явление для Трансильвании?
Вэнь Юн степенно выколотил трубку о подставку с обугленными листьями, посмотрел на руку жертвы, истекавшую багряными каплями, и облизнулся. Вурдалак… как есть вурдалак! И коли решил подкрепиться, то ничем его не отговоришь.
Максимов закрыл глаза и приготовился умереть. Вспомнил Сенеку, который вроде бы вот так же сидел со вскрытой жилой и медленно, спокойно угасал, надиктовывая столпившимся вокруг ученикам свои последние впечатления. Смерть, достойная философа.
От сравнений с великими Максимова отвлекло постукивание в дверь камеры. Оно было осторожным, негромким, но настойчивым. Мысли расплывались, тонули в чем-то липком и паточном, поэтому он не мог с точностью сказать, давно ли слышит это постукивание. Просто оно вдруг проникло в мозг, и пленник осознал, что за дверью кто-то есть.
Китаец уже был на ногах и выглядел обеспокоенным. Ступая как пантера, он подошел к двери, прислушался. Постукивание не прекращалось. Китаец застыл в нерешительности.
– Ага! – ожил Максимов. – Меня нашли! Отпирай, мартышка!
Вэнь Юн медлил.
– Отпирай, скотина! – Максимов повысил голос, чтобы было слышно тому, кто стучался. – Бесполезно прятаться!
Китаец решился и отпер дверь. Максимов ожидал увидеть на пороге Аниту, графа Ингераса, да хоть «синего старика», но увидел незнакомую белокурую девушку ослепительной красоты. Она была одета по трансильванской моде тех лет – в доходящую до пояса кофту, из-под которой виднелась длинная рубашка с квадратным воротом и широкими манжетами, шерстяную юбку, обернутую вокруг аппетитно-выпуклых бедер, и кожаные туфельки. Однако лицо ее – белое, с нордическими чертами, обрамленное волнистыми локонами пшеничного цвета, – выдавало в ней иностранку. Поэтому Максимов не удивился, когда она заговорила по-английски:
– What’s going? Let him go immediately!
[4]
Этот голос невозможно было не узнать. Сердце Максимова застучало сильно-сильно, перегоняя остатки крови, еще не вытекшие из тела. Песенка про трех слепых мышат, слышанная в комнате Йонуца, сама собой зазвучала в ушах.
Язык Байрона Вэнь Юн понимал. Он залопотал в ответ, сбиваясь и коверкая слова на свой басурманский лад.
Эх, как жалел сейчас Максимов, что изводил ливерпульскую гувернантку и отказывался учить английский язык! Все, что отложилось в памяти, – несколько строчек из ее дурацких песенок и хрестоматийная фраза: «Ландан из зэ кэпитал оф Грэйт Британ». Но какой от этого прок? Сиди вот теперь как болван и слушай перепалку, в которой ни черта не понимаешь. И ладно бы перепалка была зряшная, так нет же – от нее целиком и полностью зависит твоя жизнь…
Ясно, что очаровательная блондиночка явилась сюда не просто так, она требует от китайца отпустить пленника. Как она узнала, что тут, в этой каменной конуре, творится беззаконие, – это сейчас не важно. Куда важнее, чтобы китаец ее послушался. Похоже, они знакомы, и, более того, Вэнь Юн слегка робеет перед ней. Странно, но Максимов ни разу не видел ее в замке. Откуда она взялась? Кто такая?
Вопросы путались в голове, делались все более бессвязными. А в камере меж тем назревала серьезная стычка. Китаец шваркнул об пол свою трубку, она разлетелась вдребезги. Сорвался на визг, попробовал выпихнуть незваную гостью за порог. Она вспылила, юркой рыбешкой проскользнула у него под локтем и подбежала к размякшему на стуле Максимову.
– Мисс… – прохрипел он. – Мэйк, плиз… Тьфу ты… Сделайте что-нибудь!
Она для того и пришла. Щелчок, и из ее широкого рукава выскочил узкий клинок, не менее десяти дюймов в длину. Блондинка взмахнула ладонью и перерезала ремень, крепивший к подлокотнику правую руку Максимова.
– Вот спасибо! Сэнкс, мисс… – Он поднял освобожденную конечность, стал сгибать и разгибать в локте. – Теперь другую!
Другую она не успела. Вэнь Юн бешено заклохтал и оттолкнул ее от стула. Вне всякого сомнения, он мог прикончить Златовласку одним пальцем, но что-то мешало ему, какое-то табу, наложенное графом или кем-то еще. Поэтому все, что он позволил себе, – подойти к Максимову вплотную и загородить его собой от настырной спасительницы.
А она разразилась потоком английской брани, которая в ее прелестных устах звучала так же дивно, как песня. Максимов протянул руку, чтобы ухватить китайца сзади за полу, но не дотянулся. Стал лихорадочно распутывать ремень на левой руке. Но силы, силы… их уже почти не оставалось! Извернувшись, глянул под стул. Ого! Там стояла керамическая плошка, и крови в нее натекло не меньше двух с половиной пинт. Как еще до сих пор не окочурился?
Восхитительная даже в своей ярости англичанка смело двинулась на китайца, норовя проткнуть его своим клинком, но Вэнь Юн не сплоховал, молниеносным движением перехватил ее хрупкое запястье, остановив отточенное острие в четверти фута от своей груди. Англичанка завизжала, да так пронзительно, что у Максимова заложило уши. Уже наполовину потерявший сознание от кровопотери, он изогнулся невообразимой закорюкой и схватил с пола плошку, в которой колыхалась темно-красная жижа.
– Эй, образина! А ну повернись!
Вэнь Юн обернулся, и Максимов слабеющей рукой выплеснул в него из плошки собственную кровь.
Желтое лицо превратилось в багровое, по нему полились тягучие струи. Потеряв способность видеть, Вэнь Юн взревел раненым тигром, отпустил англичанку и стал протирать пальцами глаза. Белокурая бестия воинственно замахнулась, чтобы пырнуть его клинком, но Максимов, уже проваливаясь в бездну бессознательного, выкрикнул:
– Нет! Ноу килл! Не надо!
Она и сама передумала, в последний момент остановила руку. Снова щелчок, и клинок нырнул обратно в рукав. Англичанка сдернула со стены ужасающего вида щипцы – из тех, что в стародавние времена использовались для терзания несчастных еретиков, – и от души огрела ими китайца по маковке. Вэнь Юн, так и не успевший прозреть, грянулся наземь.
