— Кто умеет веселиться, тот горя не боится, — произнесла она вслух поговорку и взяла курс на Лайм-стрит, где подле таверны «Корабль» проживала ее старинная подруга Мейбл Морнингстар. Мысль о таверне подсказала Матушке Ласвелл, что неплохо бы поскорее освежиться — пожалуй, кружечка пива будет самое то, — дабы восстановить естественную текучесть крови, сейчас основательно сгущенной нещадно палящим солнцем.
За очередным углом взору ее наконец-то предстал пункт назначения, а на тротуаре за входом в таверну — и сама Мейбл, облаченная в мантию Звездного Небосвода. Когда-то Матушка Ласвелл подарила подруге этот ритуальный наряд, и в нем едва ли следовало выходить на улицу. Столетия три назад за подобный поступок Мейбл как ведьму запросто сожгли бы на площади Смитфилда.
«Да она знала, что я приду», — внезапно осенило Матушку Ласвелл, и словно легкий ветерок овеял ее вспотевшее лицо. Ей отчаянно требовалась помощь Мейбл, и подруга, уловив ее безмолвный призыв, даже нарядилась в ожидании.
— Выглядишь ты неважно, Харриет, — вместо приветствия объявила Мейбл, — прямо как сосиска на горячей сковородке. По моему жилищу сейчас гуляет легкий сквознячок, и еще у меня найдется, чем промочить горло — славный шанди
[22], если сей непритязательный напиток отвечает твоему вкусу. Идем наверх?
— Ах, лучше и не придумать, — отозвалась Матушка Ласвелл. — У меня внутри словно пустыня.
Она проследовала за подругой во входную дверь с небольшой вывеской, гласившей: «Предсказание судьбы. Ясновидение. Некромантия. Поиски потерянного». Подшучивая друг над другом, женщины поднялись по темной узкой лесенке, уходившей, казалось, прямо в небеса, свернули в освещенный газовыми лампами длиннющий коридор с дверьми по обеим сторонам и наконец оказались у подножия еще одной лестницы. Матушка Ласвелл остановилась перевести дыхание.
— Совсем обессилела, — посетовала она. — Прогулка с Тули-стрит меня едва не прикончила. Хотя я буквально воспряла духом, когда увидела тебя, потому что поняла — ты знала о моем приезде. Правда ведь, Мейбл? Ты, вижу, надела свою мантию.
— Я предчувствовала, что ты близко, Харриет. Мне ясно представился раздувающийся парус, который несет тебя ко мне, словно лодку по реке. И тогда я приготовилась. Еще я поняла, что едешь ты не ради развлечения. Душа твоя исполнена в равной мере ужаса и надежды. Это было очевидно. И когда ты подошла ближе, я спустилась на улицу, и вуаля! — вот и ты с зонтиком, словно под парусом.
Говорила Мейбл бодро, однако в ее улыбке сквозила глубокая обеспокоенность. Предсказательница обладала довольно непритязательной наружностью плотно сбитой трактирщицы или поварихи и нрава была скорее задорного, нежели мечтательного. Седина в ее растрепанных каштановых волосах еще не проступила, несмотря на то что шел подруге седьмой десяток. Матушке Ласвелл и вправду теперь, когда ее больше не изводило одиночество, полегчало, и она твердым шагом одолела последний лестничный пролет и затем проследовала за Мейбл в ее апартаменты. Вдвоем-то, обладая изрядными способностями, они уж точно разберутся и точно победят.
Длинный ряд широко распахнутых окон в неожиданно просторной комнате, наполненной свежим воздухом и солнечным светом, выходил на вокзал Фенчерч-стрит. Полки потемневших от времени шкафов вдоль стен ломились от книг, и, словно этого было мало, штабеля фолиантов и рукописей громоздились еще и на полу. На длинном приземистом комоде с изогнутыми ножками и средневековой сценой, нарисованной в стиле «Искусства и ремесла»
[23] на четырех навесных дверцах, стояли кувшин и таз.
Потягивая шанди, Матушка Ласвелл рассматривала заключенную в рамку фотографию покойного мужа Мейбл. Мужчина был облачен в визитку и выглядел довольно молодо и изысканно, хотя при съемке несколько перестарался с неподвижностью, отчего вышел косоглазым. Его не стало лет десять лет назад. Матушка Ласвелл всегда немного завидовала подруге, которой повезло найти весьма достойного мужа, а не какой-то там шлак. Теперь же он превратился в воспоминание, в украшение, висящее на стене. Увы, как ни печально, хорошее тоже проходит.
Матушка снова подумала о Билле Кракене и поняла, как отчаянно ей не хватает его общества. Какая же она все-таки дура, что отправилась в Лондон в одиночку. И уж точно грешно постоянно делать что-то для других, при этом ничего не позволяя им делать для себя. Сродни предательству, чванливой гордыне, наряженной в рубище святоши. Глупость и самообман.
Мейбл отдернула занавеску, отделявшую скрытую от посторонних глаз часть комнаты. На противоположных ее стенах располагались высокие зеркала в простых темных рамах, на третьей стенке над небольшим дубовым платяным комодом висел канделябр. Резьба на дверцах комода изображала выглядывающее из листвы лицо, а сверху лежали барометр и, в медном кольце, — магический шар. За квадратным столиком, снабженным на углах аккуратными пружинными зажимами, стояли два кресла: одно — накрытое атласом с вытканными звездами и всяческими символами — предназначалось для предсказательницы. Собственно, покрывало являлось самой яркой частью интерьера — какие-либо украшения отсутствовали напрочь, никакой тебе манерности и вычурности. Когда дело касалось магии, Мейбл Морнингстар являла собой образец практичности.
Она открыла комод и, вытащив из груды свитков один, из плотного пергамента, развернула на столике, зафиксировав зажимами. Это оказался подробный план Лондона от Ноттинг-Хилл-гейт до Ист-Индиа-док — похоже, в более отдаленные кварталы духовный взгляд Мейбл не проникал. Что-либо оказавшееся в реке — вещи или тела — она отыскать не могла, если только у нее не имелось какого-нибудь фрагмента того, что пропало — например, пряди волос, если речь шла об исчезнувшем человеке. Хотя порой было достаточно носового платка или чашки. Конечно, Мейбл запросто могла надуть клиента, увеличив исключительно на пергаменте радиус действия своего ясновидения, но эта идея казалась ей чудовищной.
Атмосфера пространства для общения с духами, порожденная чем-то сродни надежде или, вернее, чем-то связанным с ней — скорее всего, душевной болью, — показалась Матушке Ласвелл едва ли не пугающей. Она уловила интенсивные колебания, беззвучно сотрясавшие воздух, и, взглянув на барометр, поняла, что не ошиблась: ртуть явственно светилась, хотя и без видимых внешних воздействий
[24].
Мейбл выбрала одну из стоящих на полках комода планшеток и, положив ее поверх карты, закрыла дверцы комода.
— Начнем, Харриет, — объявила она и уселась в накрытое атласом кресло. — Задерни только занавеску, пожалуйста… — Мейбл вставила в планшетку иглу — не карандаш, а указатель с заостренным коническим кончиком металлического оттенка
[25].
