Продвигаясь вперед, Сент-Ив миновал несколько озер, покрытых коврами фосфоресцирующих грибов, совершенно явно хищных, ибо тут и там они удерживали в плену слепых подземных рыб или молочно-белых саламандр, причем все жертвы были явно живыми или впавшими в оцепенение. Сент-Ив задумался о том, не вступают ли грибы в своего рода симбиоз с пленниками. Если так, то грибы в этих отношениях пребывали в гораздо более выгодном положении, поскольку выглядели омерзительно полными жизни, тогда как пойманные ими животные прозябали на грани небытия. В окружении грибов бурно плодилась ряска, как если бы их свет был достойной заменой солнечному. Прибрежная грязь изобиловала следами козьих и кабаньих копыт.
Заметив в нескольких футах от тропы матерчатый лоскут, Сент-Ив опознал в нем широкий пояс от рясы, в которой Нарбондо вошел в собор, неся дьявольское устройство, предназначенное для того, чтобы отправить их всех на тот свет. Немного поодаль обнаружилась и сама ряса, заляпанная запекшейся кровью, хорошо заметной на черной ткани. Похоже, владелец сбросил это стесняющее движения одеяние, когда его силы стали иссякать.
Сент-Ив продвигался вперед, в местность, где грибы достигали значительных размеров — их круглые шляпки напоминали теперь столы в пабе. Отдельные экземпляры подступали почти к самой суше, причем часть из них ярко светилась — явно по той причине, что грибам удалось разжиться свежим мясом: по большей части в ловушки попадались птицы, летучие мыши и крысы. И вновь почти все животные были в каком-то смысле живы — или, по крайней мере, не подвержены разложению. А дальше начинался настоящий лес из грибов — создававшие его плодовые тела были куда выше взрослого человека. Они испускали очень яркое сияние — в нем терялся даже свет лампы. Сент-Иву казалось, что грибы тянутся и склоняются к нему, когда он проходит мимо, — весьма тревожное чувство, — поэтому шел он осторожно, неукоснительно придерживаясь тропы, проторенной за многие годы бесчисленными животными.
В порядке эксперимента коснувшись пальцем окрашенных в цвета жадеита пластинок огромного гриба, Сент-Ив получил подтверждение своим умозаключениям: гриб мигом присосался, как морская анемона, к коже и отвел края шляпки назад, будто пытаясь втянуть добычу поглубже. Сент-Ив спешно отдернул руку, но прильнувший к его плоти лоскут пластинки просто оторвался от шляпки. Появились неприятные ощущения — отчетливое покалывание, как при надвигающемся онемении. Пришлось быстро очистить палец от остатков грибной мякоти — энергично потереть о металлический фиксатор лампы, которым та крепилась к поясу. Затем Сент-Ив извлек лупу и принялся тщательно изучать пластинки. К своему удивлению он обнаружил, что они усеяны крошечными присосками, напоминавшими круглые ротовые отверстия, — хищники, совершенно верно!
Пройдя еще немного, он замер, увидев странную картину: широкий участок грибных зарослей был выкошен почти под основание. Прокос имел четкую прямоугольную форму, около фатома шириной с каждой стороны. Сент-Ив стоял и размышлял, что бы это могло значить. Следы Нарбондо на тропе попадались редко, ибо в основном были затоптаны зверьем, которое пробегало там после. Здесь же всё перекрывали многочисленные отпечатки обуви, причем совсем свежие: группа людей спустилась сюда сверху. Виднелись и вмятины от колес, как если бы эти люди прикатили с собой тележку, чтобы забрать отсюда свое сокровище. И сокровище это состояло из плоти, костей и сияющих грибов, догадался Сент-Ив.
XVI
ФЕЛЛ-ХАУС
Жилье Бомонта находилось в мансарде — самое удобное помещение, каким он когда-либо довольствовался, с видом на Темпл и свободным доступом на крышу через чердачное окно. Комнату часто освещало солнце, ветер продувал ее через открытые оконные переплеты, унося прочь вонь снадобий, смерти и боли, наполнявшую нижние этажи здания. Бомонт вылезал в окно и усаживался на крыше, покуривая трубку и разглядывая стаи облаков, надвигавшихся с юга. Его надежно защищала от ветра широкая кирпичная дымовая труба с полудюжиной колпаков. Голуби и городские воробьи сидели или скакали вокруг, осторожно приглядываясь к нему в ожидании, когда он поделится с ними корками и крошками от полусъеденной ковриги, засунутой в карман жилета. Самый толстый воробей слетел ему на плечо и клюнул верх ковриги. Чтобы не спугнуть его, Бомонт замер. Решительный воробей ему нравился.
Когда тот упорхнул, карлик выбил трубку, сунул ее в карман, затем, разломив оставшийся хлеб, разбросал крошки по черепице, наблюдая, как дождавшиеся птицы устраивают радостную свалку вокруг еды, а с неба спускается подкрепление. Он сыграл на флейте мелодию — простенький мотив, который придумал сам, — и с удовлетворением отметил, что птицы, кажется, слушают с удовольствием, особенно голуби: эти прервали свое непрестанное насыщение и смотрели, как он играет. Некоторое время спустя Бомонт раскланялся перед публикой и спрятал флейту в куртку, из другого кармана достал мешочек и встряхнул его, вслушиваясь в веселое звяканье соверенов.
Он обменял банкноты Английского банка от мистера Клингхаймера на монеты, потому что любил золото куда больше бумажных денег, шелестевших, словно крылья насекомых, и сгоравших в пепел, если огонь пожирал их. Соверены делили мешочек с испанскими дублонами и рубиновой булавкой из галстука Нарбондо. Последнюю Бомонт засунул в каучуковую трубочку, чтобы уберечь от повреждений. Он подумал о своем кладе, спрятанном под землей, — достаточном, чтобы когда-нибудь он смог ездить в карете. Жить один он тоже не собирался. С дамами обращаться Бомонт не умел, увы, — тут он был не мастер и получал отповеди, когда набирался храбрости заговорить с ними. Но, быть может, когда-нибудь ему и в этом улыбнется счастье.
Он отогнал последнюю мысль как ненужную и стал думать о том, чем заплатит ему за услуги мистер Клингхаймер теперь, когда Нарбондо упакован в ящик для перевозки. Давным-давно Бомонт решил для себя не быть обязанным ни единому человеку, особенно богатому. Его старик велел сыну-гному иметь обязательства только перед самим собой. Клингхаймер заставил Бомонта отвечать за жаб и головы, что, в общем, было не хуже того, чем он занимался многие годы, хотя означало работу в подвале, в воздухе, вонявшем смертью, в самой гуще несчастья. Но как долго еще Клингхаймер будет нуждаться в нем? Для людей вроде этого типа снять Бомонту голову с плеч, если понадобится, легче, чем рукой взмахнуть, — и тогда конец бедняге Бомонту.
Что сказал бы его отец о мистере Клингхаймере? «Смотри, куда лезешь», — примерно то же, что буркнул торговец картофелем, когда Бомонт шел сдаваться на милость ростовщика. Это был хороший совет — и он стал только лучше, когда удача улыбнулась Бомонту, — особенно в доме, полном негодяев, вроде дома Клингхаймера.
Карлик упрятал мешочек монет в куртку и достал карманные часы — те самые, что продал ростовщику с Пич-аллеи: серебряные часы с выгравированными на корпусе инициалами «Ф» и «З». На выкуп ушли три из четырех крон, вырученных за все часы. Однако эти часы явно приносили удачу, и Бомонт собирался держать их при себе столько, сколько «мистер Филби Заундс» будет его именем.
Придерживая шапку, он полез обратно в окно и, затворив его за собой, услышал, как щелкнула задвижка. Затем стал тихонько спускаться в полумраке по узким чердачным ступеням к верхней площадке, где лестница приобретала парадный вид — особенно Бомонта радовали широкие перила, опирающиеся на толстые балясины, и горевшие днем и ночью масляные лампы, которые нравились ему больше, чем электрические. Масло — это что-то такое, что человеку понятно.
