— Разумеется, все подстроено, — согласился Хасбро, — но, если я не ошибаюсь, майор Кантуэлл выполнял свой долг, как он это понимает.
— А я должен исполнить свой перед дядей Гилбертом. Если Клингхаймер перекрыл этот проход, значит, где-то есть проход, который он не перекрыл. Я ни на секунду не верю, что он закрыл подземный мир для себя. И я хочу знать, где он, этот другой проход. Не могу сидеть и ждать в трактире, когда ответ на мои загадки — у Клингхаймера и его приспешников.
— Подождите, пока к нам присоединится Сент-Ив, — и мы сможем провести разведку, — предложил Хасбро.
— У вас есть долг перед Сент-Ивом и Элис, — ответил ему Табби. — У меня — перед моим дядей. И каждый ушедший час сокращает шансы найти его живым — по крайней мере, я очень этого боюсь.
Они свернули на Фингал-стрит, и кебмен осадил лошадей у гостиницы. Хасбро открыл дверцу и шагнул на тротуар, а Табби перегнулся через край окна.
— Я не сваляю дурака, — сказал он, хотя вид у него был одновременно отчаявшийся и раздосадованный. — Если ничего не узнаю, сразу же вернусь. Предупредите Биллсона, если снова отправитесь куда-то всей компанией, и я присоединюсь.
Хасбро коротко кивнул, дал кучеру указания, куда двигаться дальше, захлопнул дверцу — и экипаж влился в поток других.
XXXI
ТРИ ОТДЕЛЕННЫХ ГОЛОВЫ
Передвижной виварий, установленный на специальной тележке, откатили в сторону — Нарбондо по-прежнему лежал в нем, глядя на всех, словно тигр-людоед в клетке, полными неистовой злобы глазами. Пиви приказал Пьюлу убрать вместилище нечестивого доктора в фургон, не забыв хорошенько запереть дверцы последнего. Позже Нарбондо понадобится снова, сказал Пиви, но сейчас тому лучше побыть в темноте, а не портить атмосферу в анатомической своими свирепыми взглядами. Пьюл безмолвно повиновался.
Анатомический театр был тщательно вычищен и аккуратно прибран — большая часть оборудования была снабжена колесиками, так что добраться до стен и пола, выложенного большими, три на три фута, квадратными белоснежными мраморными плитами, и отдраить их особого труда не составляло. В свое время Сент-Иву довелось побывать во многих операционных как частного, так и государственного содержания, но такой экстравагантности и запредельной чистоты он не видел нигде. Только там, где сидела Клара, на полу виднелись две-три капли крови. Доктор Пиви заметил их одновременно с Лэнгдоном и стер той же тканью, какой промокнул руку Клары, а затем без слов вышел за дверь, оставив Сент-Ива с Джимми, Клингхаймером и вернувшимся Пьюлом.
У стены справа от Сент-Ива, за красными занавесками, как по волшебству, вспыхнули электролампы. Карминовое сияние озарило скопление разнообразной аппаратуры — гуттаперчевые мешки, аэраторы, каучуковые трубки, гигантские стеклянные колбы, полные зеленой жидкости, — почти все это было укреплено над длинной деревянной скамьей. А на скамье бесконечно пораженный Сент-Ив увидел три человеческие головы, помещенные вертикально в тазики для бритья. Из их ртов и ноздрей стекал зеленый грибной сок. Рассеченные шеи были установлены на толстых поперечных срезах ножек светящихся грибов, причем каждый срез отращивал шляпку, стремясь обрести целостность, от чего казалось, что жертвы Клингхаймера носят воротники.
Головы находились в разной степени сохранности, две были мужскими, одна — женской. Рядом стояли еще два тазика без голов, хотя в каждом имелся кусок ножки — пьедестал, ожидающий своей статуи, — и жидкость омывала их. Неподалеку на кольцах были подвешены три пустые проволочные птичьи клетки, по размеру рассчитанные на крупного попугая, но только без насестов и с широкими дверцами. Видимо, они служили для перевозки тазиков — похоже, давеча одну такую клетку выгружали из фургона на глазах Сент-Ива.
— Я же говорил вам, профессор, что вы увидите чудеса! — воодушевленно произнес Клингхаймер. Он явно вернул себе самообладание и столь же явно наслаждался горестным выражением, застывшим на лице Сент-Ива. Достав из кармана очки для ауры, Клингхаймер надел их и минуту глядел на ближайшую лампу. — Ознакомлю вас с вашими, так сказать, обязанностями, хотя одна из них, я вижу, уже отпала. С помощью этих весьма интересных очков я могу сказать, что внутренний свет в одной из этих дивных голов почти угас.
Клингхаймер указал на голову женщины. Плоть на ней имела отчетливый зеленый оттенок, но выглядела свежей и здоровой, закрытые веки чуть подрагивали. Хотя Сент-Ив никогда не встречался с Сарой Райт — по крайней мере, не видел ее лица, — он ни на секунду не усомнился, что перед ним подруга Матушки Ласвелл. Однако на лице Сары не было смертной маски. Очевидно, подобие жизни поддерживалось соками.
— Вижу, эта женщина вам знакома, сэр, — Сара Райт, как вы совершенно верно определили. Я вижу также, что после первоначального отвращения вы отреагировали интеллектуальным интересом. Восхитительно, не правда ли? А вот этот джентльмен посередине — Джеймс Хэрроу. Как я уже сказал, он невосстановимо мертв. Вы, без сомнения, узнали и его.
— Конечно, узнал, — ответил Сент-Ив. — Я этого ожидал.
— В нем оставалось слишком мало жизни, когда Пиви отделил его голову, и грибам, похоже, не удалось оживить ее.
Сент-Ив промолчал.
— У него был первоклассный ум или, по крайней мере, превосходная память. Я жаждал заглянуть в него — возможно, объединиться с ним, хотя у меня мало интереса к естественной философии, разве что как к способу постижения конца материи. Третья голова — ужасное существо, некогда женатое на вашей подруге Харриет Ласвелл, отчим нашего общего друга Нарбондо — некий Морис де Салль. У него долгая и интересная история. Хотите послушать?
— Я прекрасно ее знаю, — сказал Сент-Ив.
— Готов поспорить на деньги, что ваши знания — пустяк. Достаточно сказать, что Клара Райт, у которой невероятный водоискательский дар, нашла голову де Салля, погребенную на глубине в несколько футов под песчаным дном речного русла в вашем крохотном уголке Европы. Сара Райт весьма хитроумным образом сберегла его жизнь, то есть его дарования. Ирония в том, что ей было бы куда лучше испепелить эту голову, если она намеревалась уничтожить его дух. Это снова напоминает мне о бедном Джеймсе Хэрроу, который, боюсь, скоро начнет вонять.
Клингхаймер поднял голову Джеймса Хэрроу, держа ее за уши, и понес к печи — Уиллис Пьюл отодвинул запор на железной дверце, надев на руку рукавицу с асбестовой прокладкой. Клингхаймер швырнул голову в багровое свечение — вокруг нее с оглушительным ревом взметнулось пламя, — и Пьюл вернул засов на место.
— Эта печь создает жар в тысячу градусов по Цельсию, — пояснил Клингхаймер, шагая обратно к скамье. — Ее сделали за немалые деньги на фабрике, построившей крематорий в Уокинге. Я был вполне готов к тому, что на производстве поинтересуются, для какой цели она мне понадобилась, проявят определенное любопытство. Но они оказались нелюбопытны. Они просто назначили цену — и мы остались довольны друг другом. Люблю простые, ясные мотивы, профессор. Честное слово.
Клингхаймер указал на голову с длинными тонкими волосами и глазами, которые могли бы принадлежать исчадию ада или даже самому Сатане. Зрачки их то расширялись, то уменьшались до точки, словно что-то в мозгу было перевозбуждено.
