— Ориентировочно в час ночи. Плюс-минус.
— Зачем она потащилась к башне в такое время? Не в действующую прогулочную зону, а туда, где нет никого или тусуется пьянь? Их семья жила рядом со старым заводом. Это другой конец города. Что-то не вяжется…
— Быть может, ее туда отвезли?
— Тогда вам убийц надо искать не тут, в Приреченске. Сами знаете, какой спокойный наш городок. А стоило приехать девахе из Москвы, как нате вам, преступление. — Его тон стал повышаться. — Быть может, она скрывалась? Ее нашли и наказали?
— Вы что так взбеленились?
— А вам не ясно? — Печерский перешел на крик. — Вы без сердца? Поставьте себя на место наставника, чей ученик покончил с собой. Вы бы убеждали себя в том, что ничем не могли помочь, потом просто старались бы не вспоминать о нем. И едва наступило время, когда вам удалось это, вам снова теребят едва зажившие раны!
— Я выполняю свою работу…
— Так делайте это, вместо того чтобы ворошить давно минувшее прошлое!
— Вы успокойтесь, пожалуйста, — смягчил тон Грачев. У старика так покраснело лицо, что он начал опасаться за его здоровье. Не дай бог удар хватит!
Печерский рванул к кухонному шкафчику и достал из него корвалол. Накапав себе его в чашку, выпил, даже не разбавляя.
— У вас ко мне все? — спросил он, выдохнув.
— Пока да.
— Тогда покиньте мой дом, прошу. Мне нужно прилечь. — И вернулся на диван, под плед.
Грачев сделал так, как просили. Покинув дом, набрал номер деда.
— Почему ты отправил меня к Печерскому? — без предисловий выпалил он.
— Сначала скажи, какое он на тебя произвел впечатление.
— Неоднозначное. Вроде убедителен, но я ему почему-то не верю.
— Он актер, но как будто не очень хороший. Не может долго в одном образе находиться. Я тоже не раскусил его… — Дед рявкнул «Фу!» Видимо, его собака опять взялась грызть тапки. Они были любимым ее лакомством. — А вот мой коллега Тахирыч, мы с ним над делом работали, видел его насквозь. Точнее, ему так казалось.
— Кто он такой?
— Тахирыч? Казах по отцу, у которого в роду шаманы были. Зовут банально, Валерой. Ты как удалился, я его набрал. Он тоже на покой ушел, но позже меня. И живет в Москве, нормально, в общем, поднялся. А то дело помнит. Хочешь с ним поговорить?
— Очень.
— Тогда я тебе сейчас его номер продиктую. Позвони.
— Спасибо, дед. — И раскрыл свою папку, чтобы записать телефон. Дед, как многие его ровесники, не умел отправлять смс.
До города Николай тоже решил пешочком пройтись. А то сидит и сидит: то в кабинете, то в машине. А погода славная. И тепло, и солнце. И по пути можно поговорить с дедушкиным коллегой. А коль дождь пойдет, что мало вероятно, сядет на маршрутку.
— Грачев-младший? — услышал он бодрый мужской голос после трех гудков.
— Да, я. Здравствуйте, Валерий Тахирович.
— Приветствую. Ильич мне рассказал о случившемся. Жалко девушку.
— Да… — Коля увидел на дереве белочку. Остановился. Их здесь полно водилось. — Дед сказал, что вы Печерского раскусили. Так ли это?
— Я ничего не могу утверждать, но думаю, он кого-то покрывал из своих ребят.
— То есть Родю все-таки?…
— Столкнули? Возможно. Но никаких доказательств этому я не нашел, как ни пытался. У всех алиби. Та могучая кучка, что была приближена к Маэстро, находилась в одном месте в тот вечер, когда Родя умер. В доме Печерского. Девочка и три мальчика, в том числе Эскин. Они что-то репетировали. У Роди якобы не получалось хорошо сыграть, его подкалывали, он психанул, убежал. Его никто не стал догонять, в том числе наставник. А утром нашли труп Родиона.
— Кто-то все же за ним отправился?
— У парня была зазноба, которая играла Кончиту в той постановке по мотивам рок-оперы «Юнона и Авось» на Дне Нептуна, что была устроена на башне. Звали ее Маргаритой. И в нее, естественно, были влюблены и остальные. Печерский знал об этом и подогревал страсти. Ему нужно было, чтоб дети острее чувствовали эмоции. Это, опять же, только мое предположение…
— И когда Родя погиб, он понял, что натворил, и стал выгораживать кого-то из них?
— Скорее, испугался за свою шкуру. Дети могли выставить Печерского не в лучшем свете, и его заклевали бы.
— Или даже посадили?
— Нет, тогда и статей таких не было.
— Так, ладно, тут ясно… что ничего не ясно. А при чем тут сестра Роди Кира?
— Она ведь тоже занималась в студии.
— Всего год.
— Но на все спектакли брата ходила. И часто на репетиции. Она варилась в том же котле, что и он…
— И что из этого следует?
— Кира вернулась в город и погибла так же, как ее брат. Это настораживает.
— Убийца Роди и с ней разделался, что ли?
— Самые нелепые версии иногда оказываются единственно верными.
— Им может быть Печерский?
— Почему нет? И тогда уже не он покрывал своих питомцев, а они его. Мы не могли давить на детей. Они все были в шоковом состоянии. Но твердили одно и то же. Вскоре студию прикрыли. Об этом позаботилась Эмма Власовна. Знаешь ее?
— Конечно. Поэтесса и заведующая библиотекой.
— А еще ярая детозащитница. Своих родить не смогла, но за чужих горой стояла. Она считала, что Печерский калечит детей. Ломает их психику. Все годы, что театральная студия существовала, Эмма пыталась ее закрыть. Удалось только после гибели Родиона.
— Мне стоит с ней поговорить?
— Я бы не советовал. Женщина еще двадцать лет назад была с приветом, а сейчас совсем, наверное, поехала крышей. А может, и умерла?
— Нет, я бы знал. В городе ее до сих пор любят и уважают. И провожали бы в последний путь с почестями. — Коля шел, а белка скакала с ветки на ветку, будто компанию ему составляла. — Валерий Тахирович, не могли бы вы мне человечка в Москве порекомендовать, к которому можно обратиться по поводу Киры? Она полжизни там провела, прописана опять же в столице. Может, ее убийство и не связано с прошлым?
— Человечка порекомендую. Но сразу скажу, Кира Эскина чистая. Я навел справки. Законопослушная гражданка без приводов и порочащих связей.
— Когда вы успели?
— Умеем мы, советские менты, оперативно работать, — хохотнул Тахирыч. — Контакт я тебе скину. Но мне можешь звонить в любое время.
— Спасибо вам огромное.
— Не за что. Мне только в радость внуку Ильича помочь. Как дело раскроешь, приеду, обмоем.
— Заметано.
Они распрощались, и Николай убрал телефон в карман. Там нашлась рафаэлка. Он таскал с собой эти конфетки, потому что любил их так же сильно, как дедово варенье, но никому в этом не признавался. Он суровый мужик, мент, а «Рафаэлло» для девочек…
