— Как вас зовут?
— Дядей Васей.
— Точно, — закивал головой Раевский.
Оля не понимала, что происходит.
— Дядя Вася дом покрасит?
— И побелит, — улыбнулся беззубым ртом старик. — Знаешь меня?
— Вы работали маляром.
— Тридцать пять лет. И как они со мной поступили? Оболгали! Краску я крал, говорили они…
— Кто — они? — задала вопрос Оля, но он не был услышан.
— Уволили. Дали копеечную пенсию. Еще и без жилья оставили!
— Вас не переселили? — это уже Леша обратился к дяде Васе. И получил ответ:
— В дом инвалидов отправили. Но я сбежал. — И с вызовом: — Где мои деньги?
— При мне. Я вам их выдам. Но чуть позже. Мы можем зайти?
— Я пущу. Только вы в своем собесе не говорите, что нашли меня тут.
— Мы не оттуда.
— Да? Тогда деньги кто прислал?
— Профсоюз маляров.
— Значит, меня помнят?
— И ценят.
Старик посторонился, и Леша занес ногу над порогом, но Оля схватила его за руку.
— Ты разве не видишь, что старик совсем сбрендил? — торопливо прошептала она.
— Он всегда с приветом был, — ответили ей.
— И зачем нам к нему?
— Я принес гуманитарную помощь заслуженному маляру. Разве не понятно?
Ольга сразу отпустила его руку. Тоже ненормальный? С виду, конечно, не скажешь, но мало ли…
— Дядя Вася жил здесь, — хмыкнул Леша, будто прочитав ее мысли. — В этой самой квартире. Я хочу расспросить его о прошлом.
Комната оказалась довольно чистой. В углу стоял веник. Значит, старик убирался. Окно забито фанерой, из мебели только диван и два табурета. На одном стоит керосинка. На ней котелок. В нем бурлит оранжевая жидкость.
— Суп варю, — пояснил дядя Вася. — Рыбный.
— Из кильки в томате?
— Дешево и вкусно.
— Полностью с вами согласен. Еще эти консервы с перловкой хороши.
— Да. И просто с хлебом.
— Корочку в подливку макнуть — ум отъешь.
— А ты, парень, соображаешь. Будешь суп?
— Не откажусь.
— Только давай сначала деньги. А то наешься, забудешь.
Какой предприимчивый дурачок, подумалось Оле. Она его не помнила. Что странно, ведь дети обычно в первую очередь замечают чудиков. Раевский достал из кошелька пять тысячных купюр и протянул старику.
— Не жирно ему будет? — не сдержалась Оля.
— Я бы дал больше, но это вся наличка. Дядя Вася подкармливал меня в детстве. У него килька ящиками стояла. Деньгами не платили, только дешевыми продуктами. Да еще гуманитарную помощь выделяли: американцы присылали всякую дрянь, и наборы раздавали бюджетникам, малоимущим… — Он резко замолчал. — Откуда я это знаю?
— Вывод очевиден.
— Даже если я Богдан, то почему в моей памяти задержались такие незначительные вещи, а важные испарились?
— Они заблокированы твоим подсознанием.
— Как страшные? Хорошо, допускаю. Но почему тогда я не помню девочку Олю, с которой гулял по лесу и ловил ящериц?
— Скорее всего, подсознание оставило приятно-нейтральные. К сожалению, я не сильна в психологии. Нужно со специалистом посоветоваться. Пока они переговаривались, дядя Вася пересчитывал деньги. Он сделал это не раз или два, а пять. Не верил своему счастью? Для человека, питающегося консервами за шестьдесят рублей и перловкой за сорок, это целое состояние. Но даже сто рублей на день ему нужно было где-то добывать. Если старик сбежал из дома инвалидов, то остался совсем без денег, ведь его пенсия перечислялась туда.
— Суп выкипает, — заметил Леша.
— Ой, забыл… — Старик свернул деньги и убрал в карман штанов. — Сейчас есть будем. Вы садитесь, — и указал на диван.
Раевский плюхнулся на него, а Оля не стала. Вдруг там клопы? Уж лучше постоять.
Дядя Вася разлил суп по двум мискам. Помятым, побитым. На помойке подобрал, не иначе. Ольга думала, Алексей не будет из такой посуды есть, но он не побрезговал. Погрузил кривую алюминиевую ложку в варево, подул на него, затем отправил в рот.
— Прекрасный вкус детства, — причмокнул он.
— Подожди, хлебушка дам. — Дядя Вася взял с подоконника пакет, в котором лежала горбушка ржаного. Он едва разломил ее, такая она была черствая.
Леша с благодарностью принял краюху и макнул в бульон. Старик проделал то же самое и, отправив хлеб в рот, спросил:
— А ты не Барашка ли?
— Кто?
— Мальчишка, что жил в квартире напротив. Мы с ним частенько так ужинали. Я суп варю, он со своими корками приходит. У меня свежий хлеб имелся, но я не хотел мальца обижать. Он единственное, что было, к столу приносил.
— Почему Барашка? — поинтересовалась Оля.
— Его мать Богдашкой называла. Он плохо выговаривал буквы и выходило как Барашка.
— А что, похож мой спутник на того мальца?
— Ест так же.
— А внешне?
— Черт его знает. Не помню, каким Барашек был. Но не кудрявым. Волосы торчали.
И принялся жадно есть. Леша от него не отставал. Оля диву на него давалась. Вчера, пока трижды тарелку не протер, куска в нее не положил.
И овощи придирчиво осматривал перед тем, как в рот отправить. Сейчас же уплетал сомнительное варево из помойной посуды.
— А что с ним случилось, помните?
— Пропал вместе с матерью, — ответил дядя Вася, и из его рта выпал непрожеванный рыбий хвостик. — Я понял, что давно не видел Барашка, пошел проведать, а в квартире никого. Ни Олеськи с сыном, ни Люськи-соседки, ни их общего хахаля.
— Дальнобойщика?
— Наверное. Он бывал наездами тут. Ночевал ночь, другую, потом пропадал на неделю. Я бы о нем и не знал, если бы бабы за него не дрались. Олеська привела, а Люська пыталась отбить. В итоге водила жил с одной, бегал к другой.
— Люська одна жила?
— Да.
— А выглядела как?
— По сравнению с Олеськой хорошо. Без ожогов и проплешин.
— Почему тогда водила к ней не ушел?
— Кто его знает, — пожал худыми плечами старик. В кастрюле оставалось еще варево, он долил его себе, Леша жестом отказался от добавки. — Я не вникал в их «Санта-Барбару». Мальца жаль было. Добрый был, а умный какой! Бывало, сидим, едим, а он мне истории рассказывает об ученых или художниках. Еще считать умел. И это в четыре года! А уж в пять умножал. И никто Барашка этому не учил.
