— Это ты стихи писал?
— Нет, я рассказы фантастические. Всего Беляева перечитал, потом на Гарри Гаррисона переключился.
— А, тебя еще крысенком дразнили?
— Вообще-то Стальной крысой, — обиделся мужичок.
— Это ты себя так называл. А другие дети… — Эмма Власовна оказалась не самым корректным человеком. Впрочем, все ее ровесницы были довольно вредными. Райка не встречала милых бабулек, таких, как в рекламе творожка. Возможно, ей просто не везло. — Какой ты старый стал, Вовка.
— Я Артур.
— Да? Это не ты стихи писал?
«Крысенок» махнул рукой и пошел дальше. А Райка, повинуясь странному порыву, бросилась к веранде, встала, оперившись об ограждение, и гаркнула:
— Добрых вечеров, Эмма Власовна!
— Чего орешь? — проворчала та. — Я не глухая.
Вблизи она выглядела еще старше. Ей было лет восемьдесят, все лицо в морщинах, через волосы просвечивает кожа головы, мочки ушей до неприличия оттянуты массивными сережками с рубинами.
И эта древняя старушка хлещет коньячок, ест жареный сыр, который не всякий молодой желудок переварит, да еще курит (на столе лежали пачка «Мальборо» и красивая зажигалка).
— Помните меня? — решила схитрить Райка. Если что, представится книголюбом, поэтом или писателем. Хотя, когда Эмма работала в библиотеке, она наверняка еще ходила в детский сад.
— Конечно, помню. Ты Покахонтос.
— Кто?
— Кто-кто? Ты. Так тебя называли все после того, как ты сыграла эту индейскую принцессу. А как на самом деле тебя зовут, я запамятовала.
— Рая.
— Наверное. — Бабка отпила коньяк. Причмокнула. — Была такой хорошей девочкой, скромной, начитанной. Но как с этим старым извращенцем связалась, так как подменили.
— Подождите… Вы о ком?
— О Печерском! Ты ж от меня к нему убежала. Принялась кривляться на сцене, вместо того чтобы писать хокку. Какие дивные миниатюры у тебя получались! Когда ты их читала, все замирали. У тебя еще глаза узкие, волосы черные (были), я в кимоно свое домашнее тебя рядила, высокую прическу делала, и ты выступала в образе японки. Неудивительно, что упырь Печерский тебя заметил. И к себе переманил.
— Разве это плохо?
— А что хорошего? Была поэтессой, стала актрисулей. Когда под моим крылом находилась, на сцену выходила в элегантном образе, несла в массы культуру, а у Печерского стала носиться с голым пузом, вилять пятой точкой… И довилялась! В пятнадцать забеременела!
— От Печерского?
— Ты что, ку-ку? — старуха покрутила пальцем у виска. — Не помнишь, от кого залетела?
— Неа. У меня на почве стресса произошла частичная потеря памяти.
— Понимаю. Я тоже многое забываю. — Она указала на свободный стул, пригласив наконец Райку к ней присоединиться. — И все из-за стресса. — Эмма подвинула к себе пепельницу. Она стояла только на ее столе. В «Рандеву», очевидно, не курили, даже на террасе, но эта женщина была на особом положении. — А ты с сынком начальника завода загуляла. Он тут самым завидным женихом считался. Скромная поэтесса с посредственной внешностью не могла на его внимание рассчитывать. Но голопузая Покахонтос — да. Думала, женится он на тебе, ан нет. Пришлось родителям тебя на аборт отправлять. А после девятого класса — в техникум города Владимир, подальше от пересудов. До сих пор там живешь?
— Нет, в Москве. — Она увернулась от клуба дыма, что выпустила Эмма ей в лицо. — А вы почему Печерского извращенцем называете?
— А кто он есть? Замшелый пень, окруживший себя мальчиками и девочками. Карабас-Барабас. Кукольник, который манипулировал ребятишками.
— Используя их в сексуальных целях?
— Что он за ними подглядывал, это точно. Я как-то застукала его за этим. Воспитанники переодевались перед спектаклем, а он в дверях стоял. Якобы следил за тем, чтобы мальчишки к девочкам не приставали.
— Может, так и есть?
— Если бы Печерский так переживал за моральный дух своих актеров, не ставил бы взрослые спектакли. Ребята зайчиков да снежинок только в новогодних постановках играли. Основной же репертуар — это любовные драмы. Та же Покахонтос не столько за свой народ сражалась, сколько за внимание красавца-колониста. — Эмма в две затяжки докурила сигарету и крикнула официанту: — Мальчик, счет принеси и вызови мне такси!
— Может, еще посидим?
— Нет, мне домой надо. Яша некормленый.
— Муж?
— Домашний питомец. А все мои бывшие мужья давно в могилах. Я их навещаю иногда, чтобы поплевать на них. Все трое тварями были.
— Так что ж вы таких выбирали?
— Слышала фразу: «Такого мудака еще поискать!» Так вот я, умница, нашла, и не единожды.
— Вы такая интересная личность! — восхитилась Райка. Ей на самом деле нравилась эта вредная старуха. — Я уже забыла об этом, мы ведь так давно не виделись…
— Да. Вы все, мои подопечные, такими старыми стали. Но ты выглядишь хорошо, хоть и чудно. Не скажешь, что тебе за сорок. Больше тридцати пяти не дашь.
— Спасибо, — пробормотала Райка, которой даже ее возраст не давали, принимая за вчерашнего подростка. — А вы нисколько не изменились. Такая же красотка.
— Льстец из тебя неважный. Я и в молодости была так себе. Но ты мне нравишься. Даже больше, чем когда-то.
Пришел официант, принес счет. Ради интереса Райка глянула на сумму и мысленно присвистнула. Пила Эмма Власовна дорогой коньяк, аж четыре сотни за пятьдесят миллилитров. Сыр «Камамбер» в панировке стоил пятьсот рублей за порцию. Плюс эспрессо. То есть Эмма еще и кофе вечером пила. Не бабка, а какой-то терминатор.
— А ты чего приперлась в город? — спросила та, достав из ридикюля две тысячные купюры. — Родных проведать?
— Никого из них не осталось тут, все переехали, — на ходу соврала Райка. — Хотела встретиться с друзьями детства. Договорилась с одним, но он меня бортанул.
— Если он из марионеток упыря Печерского, то ничего удивительного.
— Сын его.
— Ленчик? А ты разве была с ним знакома?
— Да, — уверенно ляпнула она.
— Он мальцом редко тут бывал. Отец от него на расстоянии держался. С чужими детьми ему было интереснее. А вот Ленчик тянулся к женщинам в возрасте. Мне даже казалось, что он во мне заинтересован. А я старше его отца…
Эмма Власовна сняла с себя плед, повесила его на спинку стула. Сдачи она ждать не собиралась. Оставила щедрые чаевые. За то ее, по всей видимости, в кафе и привечали. Но, быть может, за былые заслуги ценили.
— Как, говоришь, тебя зовут? — обратилась она к девушке.
— Рая.
— Рай, проводишь бабушку до дома? Что-то я перебрала сегодня. Моя норма пятьдесят. А я вдвое превысила. Но такая погода замечательная. И я придумала четверостишие, которое может стать эпитафией. Вот решила это отметить.
